Питер Браун - История частной жизни Том 1 [От римской империи до начала второго тысячелетия]

Но тогда почему не греки? Потому что греки продолжили свое существование в Риме, они — самая суть того, что принято считать Римом; Римская империя — эллинистическая цивилизация, попавшая в грубые варварские руки (если говорить об отступлении от гуманистических идей), с государственным аппаратом итальянского происхождения. Цивилизация Рима, его культура, литература, искусство и даже религия в силу греческого влияния на протяжении пятисот лет практически полностью происходят от греков; Рим, этот могущественный этрусский город, со времени своего основания был эллинизирован ничуть не менее, чем другие города Этрурии. Если высший государственный аппарат, представленный императором и сенатом, был в основном чужд эллинизму (такова была воля римских властей), то второй уровень власти, муниципальный (Римская империя состояла из множества самостоятельных городов), оставался, напротив, полностью греческим. Жизнь городов латинского Запада начиная со II века до н. э. ничем не отличалась от жизни городов восточной половины Империи. И в основном именно городская жизнь, которая была полностью эллинизирована, и определяла рамки частной жизни. Таким образом, в то время, когда начинается история, о которой у нас пойдет речь, существовала единая цивилизация, единая Империя от Гибралтара до Инда (то есть, с тогдашней точки зрения, обнимавшая весь мир), и эта цивилизация была эллинистической. Римляне, народ вполне периферийный, сам находящийся под греческим влиянием, завладевают этим культурным пространством, завершая тем самым процесс адаптации к эллинистической культуре. Цивилизация, преемниками которой они стали, воспринималась римлянами не как греческая и чужая, но как своя собственная, грекам же отводилась роль первых хранителей, а вовсе не обладателей исключительного на нее права. Рим становится греческим, точно так же как современная Япония стала одной из стран Запада. Первая глава описывает частную жизнь в Империи, называемой Римской, которая также могла бы быть названа Эллинской. Такова основа нашей истории: древняя, утраченная Империя.

Поль Вейн

Рис. 1.Для удобства читателей мы пожертвовали поэтичными древними географическими названиями в пользу более привычных современных. Масштаб этой карты отражает размеры Империи. Скорость путешествия по суше составляла от тридцати до шестидесяти километров в день, быстрее ездили только специальные, находящиеся на государственной службе гонцы; путешествие по морю из Рима в Сирию занимало пятнадцать дней при попутном ветре, а иногда даже больше, с ноября по март морских путешествий старались избегать. В то время вообще не слишком много путешествовали, дальние поездки предпринимались, скорее, в силу необходимости. После Рима наиболее значительными городами были Карфаген, Александрия, Антиохия в Сирии и Эфес, самыми процветающими регионами — Тунис, Сирия и Турция. Отличительной особенностью Империи было двуязычие: в западной части языком власти, торговли и культуры служила латынь; в восточной половине Империи — греческий. Население: 50 000 000 жителей, максимум вдвое больше. Самые большие города насчитывали 100 000, может быть, 200 000 жителей, плюс население окрестных деревень. В Риме было 500 000 жителей, возможно, вдвое больше. Уровень жизни различался в зависимости от провинции и должен был варьироваться подобно тому, как это происходит в современных странах Ближнего и Среднего Востока в зависимости от того, бедные это страны или богатые.

Рис. 2, 3.Карты к гл. 3 («Частная жизнь и жилищная архитектура в Римской Африке»)

Поль Вейн

Картина из Помпей, дом, называемый Домом Теренция Неона: портрет семейной пары, 79 год до н. э. Подобен знаменитым «Фаюмским портретам» в Римском Египте

(Национальный археологический музей Неаполя)

Они легко ломают льды веков: чтобы понять этих людей, достаточно просто взглянуть в их глаза; они смотрят на нас так же, как и мы на них. Искусство портрета не предполагает подобного обмена взглядами сквозь все эти эпохи.

Эти мужчина и женщина — не просто изображения, поскольку они нас видят; однако они не делают ничего, чтобы бросить нам вызов, нам понравиться, что–либо нам доказать или вселить в нас смутное ощущение чего–то недоступного, неподвластного нашему суждению. Они не слишком озабочены нашим присутствием и не выставляют себя напоказ: их присутствие настолько же естественно, насколько и наше; они — то же, что и мы; и взгляды, которыми мы обмениваемся, — равноценны.

Эта естественность, свойственная греко–римской культуре, на долгое время стала классической; она была настоящей, она не была привязана к какому–то определенному времени, она не вызывала в зрителе чувства смущения. Глава семьи и его жена не позируют, в выражениях лиц нет ничего демонстративного, их одежда никак не маркирована ни с социальной, ни с политической точки зрения и никак не влияет на индивидуальность моделей; украшения отсутствуют. Личность предстает такой, какая она есть, во всей своей бесстрастной сущности, и останется самой собой. вне зависимости от контекста. Искренность, простота, общечеловеческий гуманизм. Чтобы выглядеть элегантно, женщина укладывает волосы в красивую прическу и не надевает украшений.

Сегодня мы склонны верить скорее в диктат господствующих нравов, исторического момента, и в целесообразность. Одного–единственного, лежащего на самой поверхности аргумента будет вполне достаточно для того, чтобы очнуться от гуманистических мечтаний, в которые вовлекают нас люди с портрета: эти мужчина и женщина были достаточно богаты, чтобы позволить себе заказать портрет. К тому же реальными людьми они выглядят лишь на первый взгляд; будто бы случайно они были запечатлены в каноническом возрасте, то есть тогда, когда уже заканчивается взросление, но еще не начинается старость. Это не живые люди из плоти и крови, застигнутые в конкретный момент жизни, а скорее персонифицированный общественный тип, который претендует одновременно на подлинность и идеальность. Тем не менее запечатленный момент правдив, если не принимать во внимание возраст: через индивидуальность выражается сущность.