Алексей Кунгуров - Пакт Молотова-Риббентропа. Тайна секретных протоколов

Выше я уже предположил, что Вульфсон выступил на пленуме творческих союзов по инициативе «мидовской» группировки в Политбюро, которая обеспечила ему административное прикрытие. Влиятельные покровители у него имелись — это факт. Иначе он просто не смог бы выезжать за границу и близко общаться с зарубежными политиками и журналистами, чем он так бравирует в своих мемуарах. Возможно, что секретные протоколы были целенаправленно вложены в его руки усилиями все тех же «мидовских» через германских журналистов, например, Майера. По крайней мере, для советского интеллигента, питающего почти религиозное преклонение перед Западом, было бы гораздо лучше получить дезу от «незаинтересованного» зарубежного источника.

Таким образом, уместно поставить вопрос: был ли Вульфсон сознательным западным агентом влияния, являлся ли марионеткой «мидовцев» из Политбюро, или использовался «втемную» одной из сторон? Я вижу три варианта его мотивации:

— Вульфсон действительно искренне верил в подлинность «секретных протоколов»;

— Не верил, но шел на ложь во имя благих целей (торжество демократии, независимость Латвии);

— Цинично отрабатывал заказ своих хозяев ради личных выгод.

Вербовка — дело тонкое. Из своего небольшого опыта в этом деле я вынес убеждение, что третий вариант — наиболее целесообразный. Дурак, если его грамотно «развести», будет искренне и бесплатно отрабатывать заказ. Но связываться с ним опасно, ибо контролировать его действия очень трудно, он может запороть все дело. Если твои цели совпадают с идейными устремлениями вербуемого, добиться можно гораздо большего, ибо вы становитесь с ним сообщниками. Идейный исполнитель способен действовать эффективно и самостоятельно, его надо лишь направлять. Одно плохо — если завербованный агент вдруг разочаровывается в своих идеалах, или на определенном этапе поймет, что его используют совсем в других целях, он может превратиться во врага. Продажный тип — вот чьи мотивы предельно ясны, с кем можно легко договориться, и с кого требовать исполнения строго в рамках заключенного контракта.

Кем же был Вульфсон — дураком, идеалистом или иудой? Скорее всего, нечто среднее между вторым и третьим вариантом. То, что он искренне верил в существование «секретных протоколов» следует сразу исключить. В этом случае он бы не стал врать о своих поездках в немецкие архивы, а честно, и с большой охотой рассказал бы, каким образом он получил копии скандальных соглашений. И на Съезде народных депутатов он бы не пускал пыль в глаза своим коллегам, а страстно пытался бы их убедить в своей правоте, выложив все аргументы. Но он даже о своей встрече с Хансом фон Хервартом (если она действительно имела место), не упомянул.

Характерно и то, как цинично и умело он врал на своем знаменитом выступлении на пленуме, начав с таких слов:

«За последние месяцы я получил сотни писем со всей республики, авторы которых — учителя, работники культуры, агрономы, историки, животноводы, люди старшего поколения, пережившие лето 1940 г. Я напоминаю текст этого пункта, который гласит, что в случае территориально-политического переустройства в Прибалтике (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва)«северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР…» [111] Маврик Вульфсон, «Карты на стол». .

Это что же получается? 70-летний профессор Вульфсон получает сотни писем от неких животноводов и лиц старшего поколения, которые учат его, современника и активного участника тех событий, уму-разуму, объясняя, что оккупация Прибалтики была предрешена первым пунктом «секретного протокола» от 23 августа 1939 г. А откуда эти граждане вообще могли узнать содержание этого первого пункта, если даже сам Вульфсон, якобы годами ищущий «секретные протоколы», получил их только накануне того пленума, да и то в Германии? Однако это не помешало Вульфсону выступить как бы от имени народа.

Вся жизнь Маврика Вульфсона — типичный путь морально деградировавшего советского интеллигента, свято уверовавшего в свою мессианскую роль. Родился он в Москве, где тогда обретались его родители, бежавшие от войны. Его отец Герман Матвеевич Вульфсон состоял в партии правых эсеров, был арестован за антисоветскую деятельность, но в 1921 г. по обмену политзаключенными передан Латвии. Герман Вульфсон был довольно зажиточным еврейским купцом, отчего маленький Маврик не бедствовал. Одно плохо — он был евреем, а им в тогдашней независимой Латвии жилось не очень комфортно.

Маврик учился в немецкой школе, пока правительство не приняло закон, по которому детям из меньшинственных семей разрешается учиться только на родном языке, или на латышском. В результате он перешел в 4-ю городскую латышскую гимназию, но вскоре власти ее закрыли из-за процветавшего в ней вольнодумства и сильного влияния социал-демократических идей.

с 15 лет Вульфсон участвовал в молодежном социал-демократическом движении. Впоследствии он так вспоминал об этом в своих мемуарах:

«Во времена Ульманиса я начал работать в подполье как член молодежной организации ЛСДРП. В 1936 году часть социал-демократической молодежи объединилась с коммунистической молодежью, был образован Союз трудовой молодежи. Мы организовывали помощь республиканской Испании, подали руку австрийским антифашистам, боролись с авторитарным режимом, за восстановление парламентарной Латвии» 1.

В 1936 г. Маврик поступает на механический факультет Латвийского университета, а через три года его призывают на срочную службу в 9-й Резекненский полк. Здесь его и застает июньская революция 1940 г.

«Признаю — но я этого никогда и не скрывал, — что летом 1940 года я был с теми, кто приветствовал вступление советских войск в Латвию, хотя впоследствии мне пришлось убедиться, что такое отношение свидетельствовало лишь о моей наивности и политической близорукости» [112] Там же. .

«Наивность и политическая близорукость» длились у Вульфсона полвека — не удивительно ли? Нет, в этом нет ничего странного, потому что при новых властях он неизменно был на очень хорошем счету. В августе 1940 г. Вульфсон вступает в ВКП(б) (этому не помешало даже классово чуждое происхождение), назначается представителем ЦК компартии Латвии в 9-м Резекненском пехотном полку и адъютантом начальника политуправления Латвийской народной армии. В конце 1940 г. он становится заместителем редактора газеты «Красный солдат» 24-го (Латвийского) территориального корпуса РККА. Войну Вульфсон также перекантовался на политотдельских должностях: сотрудником дивизионной газеты, политруком роты, комиссаром стрелкового батальона. С осени 1942 г. и до конца войны Вульфсон — майор, старший инструктор политотдела дивизии «по работе среди войск противника».