Теодор Моммзен - Римские провинции от Цезаря до Диоклетиана

Отозвание Германика было вместе с тем упразднением объединенного верховного командования рейнской армией. С разделением командования изменился и характер военных экспедиций. То, что Германик не только был отозван, но и не получил преемника, было равносильно переходу к оборонительной тактике на Рейне. Таким образом, поход 16 г. оказался последним, который римляне совершили с целью покорения Германии и перенесения имперской границы с Рейна на Эльбу. Самый ход событий свидетельствует о том, что походы Германика преследовали именно эту цель; о том же говорит трофей, воздвигнутый Германиком в ознаменование перенесения границы на Эльбу. Восстановление военных сооружений на правом берегу Рейна, как-то: укреплений на Тауне, крепости Ализона и стратегической линии, соединяющей последнюю с Ветерой, также служило не только целям оккупации правого берега Рейна согласно сокращенному плану военных операций, принятому после поражения Вара, но и выходило далеко за рамки этого плана. Однако желания полководца не совпадали с намерениями императора. Весьма вероятно, что Тиберий с самого начала относился к предприятиям Германика на Рейне лишь более или менее терпимо, но не поощрял их, и можно с уверенностью утверждать, что, отзывая Германика зимой 16/17 г., он хотел положить конец этим предприятиям. Без сомнения, одновременно с этим пришлось отказаться от значительной части достижений; так, был выведен гарнизон из Ализона. Уже через год Германик не нашел на месте ни единого камня от трофея, воздвигнутого им в Тевтобургском лесу, и все его победы оказались ударом впустую; их результаты исчезли, и никто из его преемников не продолжал строить на заложенном им основании.

Если Август после поражения Вара решил, что уже завоеванная Германия потеряна для Рима, если вслед за ним Тиберий, после того как это завоевание было возобновлено, повелел его прекратить, то уместен вопрос, какие мотивы руководили при этом обоими выдаюсьщимися правителями Рима и какое значение имели эти важные мероприятия для общей политики империи.

Поражение Вара представляет собой загадку не в военном, но в политическом отношении, не в своих перипетиях, но в своих последствиях. Август имел основания требовать свои легионы от самого полководца, не обвиняя в их гибели врага или судьбу. Это поражение представляло собой одно из тех несчастий, какие время от времени выпадают на долю каждому государству по вине какого-нибудь незадачливого военачальника. Трудно понять, каким образом истребление 20-тысячной армии, не имевшее дальнейших последствий военного характера, могло вызвать решительное изменение дальновидной завоевательной политики мирового государства. Тем не менее оба властителя отнеслись к этому поражению поразительно терпимо; эта терпимость могла тяжело отразиться на положении правительства по отношению и к армии и к соседям. Мир с Марободом, который, без сомнения, мог рассматриваться лишь как перемирие, они превратили в окончательный; они отказались также от попыток овладеть долиной верхней Эльбы. Тиберию было, вероятно, нелегко смотреть, как рушится огромное здание, заложенное им совместно с братом и затем им же почти законченное после смерти последнего. Чего стоил ему этот отказ от собственных достижений, мы можем понять, если вспомним, с каким необычайным рвением он тотчас же после того, как вернулся к делам правления, возобновил начатую десять лет назад войну с германцами. И если тем не менее не только Август, но и сам Тиберий после смерти отца неукоснительно продолжал это отступление, то причину такой политики можно усматривать лишь в том, что оба правителя признали невыполнимым план перенесения северной границы, осуществить который они стремились в течение двадцати лет, и решили, что прочное подчинение области между Рейном и Эльбой является задачей, превышающей силы империи.

Существовавшая до сих пор имперская граница шла от среднего Дуная до его истоков и до верхнего Рейна, а затем спускалась вниз по Рейну. Перенесение ее на Эльбу, истоки которой сближаются со средним Дунаем, значительно сокращало ее и делало более удобной. При этом, помимо очевидных, чисто военных преимуществ, преследовалась, вероятно, и политическая цель, ибо одним из руководящих принципов политики Августа было держать как можно дальше от Рима и Италии важные военные посты, а армия на берегах Эльбы едва ли оказалась бы в состоянии играть в дальнейшем развитии Рима ту роль, которую так скоро присвоила себе рейнская армия. Создать необходимые предпосылки для такого перенесения границы, т. е. окончательно сломить силы национальной партии в Германии и царя свевов в Богемии, оказалось отнюдь не легкой задачей. Тем не менее был момент, когда римляне были близки к ее успешному разрешению, и при правильном руководстве успех мог бы быть обеспечен. С другой стороны, возник вопрос, можно ли было по установлении границы на Эльбе увести войска с территории между Эльбой и Рейном. Такой вопрос со всей серьезностью был поставлен перед римским правительством событиями далматско-паннонской войны. Если еще только предстоящее вступление римской дунайской армии в Богемию повлекло за собой всенародное восстание в Иллирике, восстание, которое удалось подавить лишь после четырех лет борьбы, с напряжением всех военных средств империи, то эту новую обширную область ни на продолжительный, ни на короткий срок нельзя было оставить без контроля. Без сомнения, таково же было положение и на Рейне. Правда, в Риме любили хвастать тем, что государство держит в подчинении всю Галлию с помощью стоящего в Лионе гарнизона численностью в 1200 человек. Однако правительство не забывало, что обе большие армии на Рейне предназначались не только для отражения германцев, но в случае надобности могли быть использованы и против отнюдь не отличавшихся покорностью галльских племен. Если бы они стояли на Везе-ре или, тем более, на Эльбе, они были бы гораздо менее пригодны для этой цели. Держать же армии на Рейне и на Эльбе одновременно Рим был не в силах.

Таким образом, Август, вероятно, пришел к заключению, что при наличном численном составе армии — правда, еще недавно значительно увеличенном, но все еще далеко не соответствовавшем действительным потребностям государства, — осуществить вышеописанное урегулирование северных границ было невозможно. Таким образом проблема из чисто военной превращалась в проблему внутриполитическую, главным образом финансовую. Ни Август, ни Тиберий не решались еще более повысить издержки на содержание армии. Эту политику можно поставить им в упрек. Парализующее действие иллирийского и германского восстаний, тяжкие поражения, их сопровождавшие, преклонный возраст слабеющего властителя, все усиливающееся отвращение Тиберия к смелому образу действий и широкой инициативе и прежде всего к любому малейшему отступлению от политики Августа — все это, без сомнения, тоже сыграло свою роль, быть может, к ущербу для государства. Какое впечатление произвел отказ от новоприобретенной провинции Германии на военных и на молодежь, показывает поведение Германи-ка; хотя оно и не заслуживает одобрения, но все же вполне объяснимо. Насколько затруднительно было в этом деле положение правительства перед лицом общественного мнения, можно ясно видеть из жалкой попытки хотя бы номинально сохранить утраченную Германию в виде двух левобережных рейнских германских округов и из двусмысленных и неопределенных выражений Августа в его отчете о Германии, в котором он то признает, то не признает ее подвластной Риму. Переместить границу империи на Эльбу было грандиозным, может быть, чересчур смелым замыслом. Август, фантазия которого обычно не простиралась так далеко, решился на этот шаг, вероятно, лишь после многолетних колебаний и, наверное, не без влияния младшего пасынка, стоявшего к нему особенно близко. Но отступать после смелого начала — значит не исправлять ошибку, а совершать новую. Империя должна была сохранить незапятнанной свою военную честь, ей нужны были бесспорные военные успехи, с которыми не могли бы сравниться скромные победы прежних республиканских правительств. Исчезновение после тевтобургской катастрофы из ряда римских легионов номеров 17, 18 и 19, которые так никогда и не были восстановлены, отнюдь не способствовало повышению военного престижа империи, и даже самое верноподданническое красноречие риторов не могло превратить в дипломатический успех мир, заключенный с Марободом на основе status quo. Принимая во внимание позицию, которую занимал Германик в политических событиях того времени, мы не можем предположить, что свои широко задуманные военные экспедиции он предпринял вопреки определенному приказанию своего правительства. Однако с него нельзя снять упрека в том, что он использовал свое положение верховного главнокомандующего важнейшей армии империи и будущего престолонаследника для осуществления — на собственный риск и страх — своих военно-политических планов. Но и императора нельзя не упрекнуть в том, что он побоялся принять самостоятельное решение, а может быть, не посмел его высказать или остановился перед eго энергичным выполнением. Если Тиберий все же допустил возобновление наступательных военных действий, то он, очевидно, сознавал, что по целому ряду причин важно было проводить более энергичную политику. Подобно всем чрезмерно осторожным людям, он, вероятно, оставлял решение на произвол судьбы, пока неоднократные тяжкие неудачи Германика не заставили его вернуться к более робкой политике. Нелегко было правительству дать команду «стой!» армии, которая вернула Риму два знамени из утраченных трех. Все же оно решилось на такой шаг. Каковы бы ни были при этом объективные и личные мотивы, этот момент является одним из поворотных пунктов в истории народов. История имеет свои приливы и отливы. Отныне мировое господство Рима, достигнув своего кульминационного пункта, начинает идти на убыль. К северу от Италии римское владычество на непродолжительный срок распространилось до Эльбы; со времени поражения Вара его границей становятся Рейн и Дунай. Древнее предание гласит, что первому завоевателю Германии, Друзу, в его последнем походе на Эльбу явилась исполинского роста женщина, по внешности германка, которая на латинском языке крикнула ему: «Назад!» И хотя в действительности это слово не было произнесено, римляне все же отступили.