Себастьян Хаффнер - Под маской англичанина

Здесь Хаффнер рассказал об этой книге, которую он начал в 1939 году в Лондоне, но так и не закончил. Это была его первая попытка писательства в эмиграции. Тот, кто и впредь желает подвергать сомнению год создания "Истории одного немца", может интерпретировать высказывания Хаффнера за 10 лет до его смерти как сознательный обман. Дебаты о фальшивке превратились в газетную мимолетную вспышку. Себастьян Хаффнер мог бы лишь подивиться этому, возможно и повеселиться. Едва ли он стал по этому поводу волноваться — и в этом оставаясь совсем британцем.

Кёльн, 24 января 2002 года, Ютта Круг

В 1938 году Вы решили эмигрировать. В краткой биографии об этом говорится так: "В Третьем Рейхе Себастьян Хаффнер более не стремился к карьере судьи". Вместо этого Вы начали писать для газет и журналов. Как проходил процесс принятия решения, который вёл к Вашей эмиграции?

В 1936 году я ушёл из юриспруденции. Я сдал экзамены на должность асессора как раз в 1933 году, это был мой второй юридический государственный экзамен. То, что с карьерой у меня ничего не выйдет, во всяком случае, пока существует Третий Рейх, это было для меня ясно с самого начала. Я тогда взял свой первый отпуск, который большей частью провёл в Париже, уже с задней мыслью возможно не вернуться, где написал свою докторскую диссертацию. Это был 1934 год. Но с тем, чтобы не вернуться, ничего не получилось. Так что я снова был здесь и ещё в течение двух лет, с середины 1934 до середины 1936 года, занимался разными делами, преимущественно замещал адвокатов, но также при случае работал в суде. Однажды пару недель я был в палате по разводам 1‑го земельного суда Берлина, это было весной 1936 года. Но всё это было очень "временно" по существу. Ведь в конце концов надо искать и где-то зарабатывать себе деньги. А я ведь был как раз юристом. Я изучал ведь юриспруденцию совершенно искренне в надежде, что затем стану когда-нибудь юристом в администрации и быть может попаду в какое-нибудь министерство. Но всё это рухнуло с приходом Гитлера. Что же касается писательства — я всегда немножко писал, уже и раньше, так, между прочим. Перед Третьим Рейхом я написал два романа. Так что я тогда находился в состоянии своего рода двойной жизни:

Я хотел стать высшим чиновником и влиять на практические вещи, а попутно писать романы, что в Германии безусловно не является обычным делом, но например во Франции явление повсеместное. Так что я остановился на писательстве и начал писать для газет. Романы я в то время больше вовсе не писал, это всё было слишком многословно. У меня также не было чувства, что роман такого рода, какой я бы охотно написал, мог бы быть опубликован. В этом не было ничего политического, но это больше не вписывалось в культурную атмосферу. Но написать безвредную статью, по большей части несколько снобистского характера, это ещё как раз проходило. В годы перед 1938 можно было, во всяком случае в Берлине, в целом ещё отчасти стоять в стороне от гитлеризма, вращаться в кругах, где не было нацистов и где продолжали жить как прежде. Это было возможно ещё долгое время даже в "Ульштайне[1]", не столько в газетах. Хотя — начал я в литературном приложении к газете " Vossischen Zeitung ", когда она ещё существовала, зимой 1933-34 гг. однако после того, как " Voss " прекратила существование, я работал в основном как раз для газет, для " Dame ", для " Koralle ". Редакции — это были еще вовсе не нацистские редакции — состояли из старых сотрудников "Ульштайн". Дух издательства "Ульштайн" ещё довольно долго продолжал жить внутри. Атмосфера на третьем этаже "Ульштайн" была ещё очень не-нацистской, я хочу сказать — не анти-нацистской, но не-нацистской. Там можно было написать весьма безобидную, снобистскую вещицу, что я и делал затем ещё пару лет. Некоторое время я был своего рода редактором моды. Был вновь основанный, объединённый из нескольких журнал, который назывался " Neue Modenwelt " ("Новый мир моды") и у которого было приложение " Die kleine Zeitung " ("Маленькая газета"). Это была несколько снобистская, немного о моде, немного о том, что тогда считалось женскими вопросами, упорядоченная "маленькая газета" литературной направленности. Её редактором был я. Это был 1937 год. Поэтому жилось вовсе не плохо, и действительно было ещё ощущение того, что живёшь в не-нацистском мире.

В начале тридцатых годов также не верили, что это будет продолжаться двенадцать лет. Думали, ах, это всё ещё может пройти. Всё еще возлагали определённые надежды на вермахт, на рейхсвер, как он тогда ещё назывался. Были же и консервативные люди, которые позже, 20 июля [1944 года] частично приняли участие в путче. Тогда всё ещё имело место совершенно другое настроение.

Как раз лишь в 1938 это стало по-настоящему серьёзным. Только в 1938 правильно заметили, во всяком случае внутри страны, что Германия стала очень могущественной, что она приблизилась к войне, во всяком случае к захвату, что приведёт к войне. Тогда была Австрия, тогда был также большой кризис Бломберга-Фритча, так сказать, лишение рейхсвера власти. Это стало серьёзно, и я думал, теперь ты должен действительно видеть, что ты сюда не вписываешься. Также как раз ещё по моим личным причинам, поскольку я ведь жил здесь в "осквернении расы". Ведь я же стал неожиданно наказуемым, поскольку у меня были совершенно безобидные дружеские и любовные взаимоотношения с уже изгнанной со своей работы в высшей школе политики дамой, которая для Гитлера была еврейкой, в действительности же этого вовсе не было. С другой стороны дело обстояло и так, что мы ни в коем случае не жили в постоянном страхе, поскольку там, на Брайтенбахплатц, где тогда жила моя дама, и куда я приходил и откуда уходил, нацисты не жили. Было ещё другое окружение. Это была прежняя колония людей искусства, там не доносили. Всё же весьма интересно, что мы жили так в течение нескольких лет и ничего не произошло. Это было возможно, окружение состояло не только из доносчиков.

Со своей тогдашней подругой я вращался в кругу людей, которые позже стали знаменитыми, например Хухель, Айх, Хорст Ланге и его жена, Ода Шэфер, которая вскоре умерла. Это всё были явно выраженные не-нацисты, даже анти-нацисты. Естественно, все единодушно поносили политику. С другой стороны, это всё были молодые люди в том возрасте, в котором начинают основывать своё существование, зарабатывать деньги и вступать в брак, или уже состоят в браке. Это всё были интеллектуалы, которые могли зарабатывать деньги только своей головой, то есть на радио, в прессе или написанием романов, как Хорст Ланге. Не всё можно было писать так, как хочется, но тем не менее можно было избежать того, чтобы писать что-то против своей совести. Были ещё такие странные серые зоны, куда можно было втиснуться. Для меня это было издательство "Ульштайн", на третьем этаже в этом журнале о модах и прочем. Естественно, нельзя было писать: "Гитлер омерзителен", но можно было также не писать: "Фюрер чудесен". Писали именно о модах и лошадях, и писали снобистские книги.