Себастьян Хаффнер - Под маской англичанина

Хотел бы сказать, что и сегодня ещё в Германии едва ли известно, что жизнь в Германии, во всяком случае до 1938 года, была ещё очень дифференцированной, что можно было вести ничем не ограниченную жизнь, во всяком случае в Берлине, и как я слышал, также и в других больших городах, особенно в Гамбурге — в кругах, в обществах, где не встречалось ни одного нациста. С другой стороны нацизм естественно воздействовал на всё: люди теряли свою работу, служащих увольняли, существовали Нюрнбергские законы — это уже было вмешательство в частную жизнь.

Сегодня уже трудно себе представить жизнь в течение шести мирных гитлеровских лет, с поразительными ограничениями, однако ни в коем случае не так, что человек существовал в тоталитарном государстве, где невозможно было сделать движение, не произнеся слов "Хайль Гитлер". Естественно, что это было по-разному в различных регионах. В малых городах вероятно было тяжелее жить своей жизнью, и в особенности в сельской местности. Знали точно, что в Германии существуют местности, которые были очень пронацистскими, а другие нет, и это также по-разному. В Берлине, и позже я заметил, также и в Гамбурге был ещё очень силён "Дух Веймара", дух либеральной, полулевой, немецко-еврейской культуры. Где-нибудь в другом месте тоже был своего рода анти-нацизм, однако снова совершенно иной, это было в дворянских поместьях в восточной Померании, где говорили: эти дебоширы, эти пролетарии. Другие области были очень нацистскими, в сторону южной Германии, например, ситуация становилась хуже.

С конспектом этих воспоминаний Вы обратились в издательство "Secker & Warburg"?

Да, причём Секера тогда уже не было, он сохранялся ещё только на вывеске. Однако книга так и не была закончена. Рукопись всё ещё лежит в ящике письменного стола. Когда разразилась война, у меня было чувство, что теперь наступило слишком серьёзное время для этих личных, воспринимавшихся литературно воспоминаний. Я принялся писать систематически.

У меня ведь помимо всего прочего было ощущение того, что англичане знают о внутренних немецких делах и чего не знают. Они знали очень немногое. Существовало либо мнение, что все немцы стали нацистами, либо мнение, что в Германии существует чудесная оппозиция, которая в скором времени возьмёт власть. Оба мнения были распространены, и оба я находил ошибочными.

Я попытался написать дифференцированный, однако же объективный, серьёзно обдуманный анализ массовых настроений в Германии. Из этого получилась книга "Германия: Джекилл и Хайд". "Варбург" весьма охотно согласился на моё предложение написать эту книгу и платил мне далее мои два фунта в неделю. Рукопись на немецком, впрочем, оказалась потерянной. Мне теперь несколько раз предлагали разрешить перевести английский текст обратно на немецкий, но я этого не очень хотел бы. Я написал эту книгу для англичан того времени; для нынешней немецкой публики она не задумывалась.

Так что книга была создана в первую военную зиму, когда война, так сказать, ещё была ненастоящей. Мне очень повезло, потому что я как раз её закончил, когда меня интернировали в первый раз. Это было в феврале 1940 года. Англичане пытались быть очень пунктуальными с эмигрантами. Существовали так называемые "трибуналы", следственные трибуналы, состоявшие из одного человека, в которых немножко трясли отдельных эмигрантов. Проверялись взгляды и обстоятельства жизни, чтобы увидеть, не подвергались ли люди какому-либо искушению, поскольку у них не было надёжного существования. Не следует представлять себе это как немецкий судебный процесс. Людей выслушивал этот один человек, опрашивал, и притом не очень обстоятельно. Большей частью это был адвокат, не судья — в Англии это очень редкая и высокая должность — однако всё же как правило кто-то с юридическим образованием.

Со мной этот человек, что вёл трибунал в Кембридже, не смог начать ни с чего. Он вероятно думал, это вовсе не еврей, его не преследовали, теперь он здесь женился на еврейке, однако это могло также быть предлогом, возможно он всё же германский агент — посадим-ка мы его лучше за решётку и интернируем. Так в феврале 1940 года меня в первый раз интернировали. Мою жену тогда не интернировали, ведь она была для Гитлера еврейкой. Тем самым в глазах англичан у неё было основание эмигрировать. Кроме того, она ведь должным образом вступила в брак. Однако со мной вставал вопрос — кто же это собственно такой, чего он искал в Англии и на что он собственно говоря живёт — ведь по сути два фунта в неделю не были основой для жизни.

Так я попал в очень смешной лагерь — Ситон в графстве Девон. Собственно, это был "лагерь для отдыха" с маленькими хижинами и большим зданием, где можно было питаться. Он был рассчитан в первую очередь на лето. Теперь же была довольно суровая зима. Все эти хижины не отапливались, и потому в них было некомфортно. Однако с нами обращались очень порядочно и прилично. Я не могу пожаловаться на оба моих интернирования. Еды также было достаточно, и кроме того, комичным образом мы были избавлены от забот. Теперь обязанность заботиться о моей семье лежала на англичанах. Ведь из лагеря для интернированных я не мог больше ничего сделать.

Лагерь был настоящим срезом с общества тогдашней Германии. Были настоящие про-нацисты, были также крупные анти-нацисты, было довольно много коммунистов — Россия и Германия были ведь тогда почти союзниками, и коммунисты так или иначе не были уважаемыми в Англии и их очень охотно интернировали. Была также команда и пассажиры с судна организации KDF[4], захваченного с началом войны где-то в мировом океане и интернированного, и это также снова было срезом немецкого общества. Когда-то это были совершенно нормальные, аполитичные немецкие рабочие или обыватели. Однако естественно, что на судне была также ячейка гестапо, которая должна была наблюдать за этими людьми, и это были настоящие нацисты. Так что мы все сидели в этом лагере, домик рядом с домиком. Я снова был почти что немножко в Германии, разве что только под надзором англичан.

В этом лагере я очень дружил с сыном или пасынком Зигфрида Якобсона, основавшиго еженедельный журнал "Вельтбюне" ( Weltbühne ). В этом лагере были также люди с правыми убеждениями, которые на свой лад также были анти-нацистами, однако которые, будучи националистами, к англичанам относились с подозрением.

Мой издатель Варбург вытащил меня из этого лагеря. Он пошёл в министерство внутренних дел и сказал: этот человек написал чрезвычайно интересную книгу, которая может стать для нас во время войны очень полезной. Почему вы его интернируете, мы должны его использовать лучше и зачислить на службу, а не запирать. Ему это удалось сделать, и уже в середине апреля я вышел на свободу.