Бэзил Лиддел Гарт - По другую сторону холма

Рундштедт, рассказывая мне о совещании, сказал: «Когда Бек закончил чтение меморандума, Браухич встал и спросил, нет ли у присутствующих возражений, прежде чем отправлять его Гитлеру. Возражений не было, и в таком виде документ был отослан. Гитлер пришел в большую ярость». После этого Бек был уволен, а на его место назначен Гальдер.

Это тут же ослабило оппозицию, но когда в сентябре разразился чехословацкий кризис, Браухич сообщил Гитлеру, что германская армия не готова к войне, и посоветовал умерить свои требования, чтобы не спровоцировать вооруженный конфликт. Браухича поддержал Гальдер, который следовал скорее линии своего предшественника, нежели Гитлера, доказывая таким образом, что тому по-прежнему трудно вбить клин в сплоченное военное сословие Германии. Что касается военных взглядов, то Гальдер принадлежал к более консервативному крылу, но, как и Бек, был дальновиден в политическом плане и потому не хотел рисковать будущим Германии. Он тоже старался избежать демонстрации силы, пока армия не была к этому готова. Когда стало ясно, что доводами о безопасности Гитлера не переубедить, Гальдер стал разрабатывать план военного восстания против политики и режима Гитлера.

Между тем Великобритания и Франция еще менее были готовы к войне и не желали идти на риск ради Чехословакии, поэтому притязания Гитлера на Судеты не встретили никакого сопротивления и были удовлетворены в Мюнхене.

Гитлер был настолько вдохновлен триумфом, что с ним совсем стало трудно сладить. Следующей весной в нарушение мюнхенских договоренностей он занял всю чешскую территорию. Затем, без передышки, он начал оказывать давление на Польшу, чтобы та вернула Германии Данциг и предоставила право построить экстерриториальную железную дорогу через Польский коридор в Восточную Пруссию. Не желая рассматривать иные точки зрения, Гитлер не понимал, что эти ограниченные требования в сложившихся обстоятельствах утратили видимость умеренности. Когда поляки отказались рассматривать его требования, ободренные предложением поддержки со стороны британского правительства, Гитлер пришел в такую ярость, что стал требовать еще более решительных действий. Не теряя надежды, что поляки все-таки сдадутся и тем самым позволят ему сохранить лицо, он все более склонялся к рискованной войне — при условии, что риск будет не слишком велик.

Когда фюрер посовещался по этому вопросу с военными кругами, Браухич дал более обстоятельный ответ, чем Кейтель. Браухич указал на то, что Германия, «вероятно», может рассчитывать на благоприятный результат, если противостояние ей ограничится Польшей, Францией и Великобританией. Но он ясно дал понять, что у Германии нет шансов выиграть, если придется сражаться еще и с Россией. Французский посол в Берлине М. Кулондр узнал об этом разговоре и сообщил о нем своему правительству в начале июня.

Сомнения Браухича вкупе с пренебрежительными отзывами о ценности Италии в роли союзника раздражали наиболее агрессивных нацистов, которые уже жаловались на то, что тот сдерживает распространение их влияния на армию. Они развернули против главнокомандующего целую кампанию, и этим можно объяснить, почему Браухич сделал публичное заявление, в котором признавался в своей верности фюреру, а в Танненберге выступил с речью, в которой содержались угрозы в адрес Польши, хотя их можно было интерпретировать и как предложения исключительно оборонительного характера. Понятно, что Браухич не ощущал опасности от таких высказываний, потому что любому, кто разумно взвесил бы все обстоятельства, стало ясно, что Великобритания и Франция не поддержат Польшу настолько, чтобы вмешиваться в войну в безнадежной ситуации, когда Россия остается в стороне. Гитлер вынужденно согласился с Браухичем и постарался перестроить свою политику относительно России, так чтобы обеспечить нейтралитет. Признав необходимость политического разворота, Гитлер быстро заключил пакт с Россией, явив тем самым разительный контраст с сомневающимся и неуверенным правительством Великобритании, которое тоже в то время вело переговоры с Россией.

Несмотря на объявленный русско-немецкий пакт, британское правительство проигнорировало расчеты военных и пошло на объявление войны, подтолкнув к тому же и Францию. Но вторжение в Польшу по приказу Гитлера уже шло полным ходом. В течение некоторого времени Браухич и Гальдер полностью посвятили себя кампании и постарались развеять сомнения, погрузившись в свои профессиональные обязанности.

План вторжения был разработан ими, и кампания развивалась успешно. Командирам на местах была предоставлена определенная свобода, и они показали, что не зря, демонстрируя инициативу и гибкость в лучших традициях прошлого. Основную роль выполняла группа армий «Юг» под командованием Рундштедта, который после прорыва польского фронта послал мобильную 10-ю армию Рейхенау, имевшую в своем составе механизированные дивизии, в обход на север к Варшаве, чтобы отрезать тылы основным польским армиям в центре. Этот удар, решивший исход дела, тем более знаменателен, что ОКХ приказало 10-й армии наступать вперед за Вислу, поскольку предполагалось, что поляки уже отступают на юго-восток. Но Рундштедт и его начальник штаба Манштейн сочли, что основная группа польских армий находится еще к западу от Варшавы и потому ее можно завлечь в ловушку по эту сторону Вислы. В данном случае командиру на месте было дозволено действовать по своему усмотрению, и результат оправдал себя. Но когда в подобной ситуации в ходе следующей кампании Гитлер настоял на собственном решении, за это пришлось дорого заплатить.

Победа над Польшей опьянила Гитлера. Вместе с тем он испытывал некоторый страх по поводу того, что может случиться на Востоке, если не обеспечить мира на Западе. Страх и опьянение, взаимодействуя между собой, подтолкнули его к еще более активным и безрассудным действиям.

Что касается Браухича и Гальдера, то победа в Польше не произвела на них подобного эффекта. Как только улеглась пыль сражений, они еще яснее разглядели всю неловкость сложившейся ситуации и опасность увязнуть в ней еще глубже. После кампании они еще более решительно, вплоть до замыслов восстания, выступали против идеи Гитлера, что наступление на Западе быстрее склонит союзников к миру. Но чтобы восстановить благоприятные условия для мира, требовалось нечто большее, чем просто несколько месяцев бездействия; зимой угрозы союзников «развязать войну», публично высказываемые Уинстоном Черчиллем в его радиообращениях, только распаляли естественную склонность фюрера играть на опережение. Все неуклонно шло к войне.