Владимир Снегирев - Смертоносный вирус «А». Кто «заразил» СССР Афганской войной

Еще 15 сентября, то есть сразу после государственного переворота, политбюро ЦК КПСС направило секретную телеграмму первым секретарям ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии «О положении в Афганистане». В ней, в частности, говорилось:

«Уже в течение некоторого времени в партийно-государственном руководстве Афганистана имели место серьезные, приобретшие фактически характер борьбы за власть разногласия между сторонниками Н. Тараки и Х. Амина.

В связи с таким развитием событий мы срочно обратились от имени политбюро и лично от имени Л.И. Брежнева к Н. Тараки и Х. Амину с настоятельным призывом сплотиться (…). И Тараки, и Амин заявили, что они восприняли наше обращение положительно. Но в действительности положение резко обострилось (…).

Сейчас заменено руководство органов безопасности и МВД. Заменяется командный состав воинских частей и соединений. Все дело идет к тому, что Н. Тараки будет освобожден от занимаемых постов.

Следует сказать, что председатель Революционного совета, генеральный секретарь ЦК НДПА Н. Тараки проявлял, особенно в последнее время, крайнюю нерешительность. Те советы и рекомендации по налаживанию руководства страны, которые давало ему политбюро ЦК КПСС, фактически не претворялись в жизнь, хотя на словах он, как правило, соглашался с ними.

Сейчас уже ясно, что нам придется иметь дело с новым руководством Афганистана во главе с Х. Амином, который делает заявления, что он будет сохранять существующий в стране режим».

По сути дела, фраза о «крайней нерешительности» Тараки означала, что советское руководство поставило на нем крест.

О том, что с основателем партии происходило дальше, рассказала его вдова Нурбиби Тараки. Один из авторов этой книги встретился с ней декабрьским днем 1989 года в ее светлой двухэтажной вилле, расположенной в привилегированном районе Кабула.

Н. Тараки, вдова генерального секретаря ЦК НДПА:

В тот день, когда муж в последний раз принимал у себя советских товарищей, я была в спальне, расположенной неподалеку от кабинета генерального секретаря. Вдруг за дверью услышала выстрелы. Выбежав из спальни, увидела лежащего в луже крови Таруна. Одна пуля, кажется, попала ему в голову, другая в бок. Охрана говорит: «Это люди Амина сделали». Кроме того, еще один наш человек был ранен в плечо — им был врач Азим, он нес чай и случайно попал под огонь.

Это случилось примерно в четыре часа дня. Советские товарищи тут же уехали. Тараки позвонил Амину и спросил: зачем он это сделал? Я не знаю, что ответил тот. Тараки попросил, чтобы Амин распорядился забрать из дворца и похоронить тело Таруна. «Завтра», — таким был ответ. Подобным же образом отреагировали на эту просьбу начальник Генштаба и командующий гвардией, к которым Тараки обратился по телефону. А вскоре всякая связь с внешним миром прервалась. Все телефоны молчали. И никто к нам не приходил.

Но мой муж вначале не очень волновался. Он считал, что восторжествует здравый смысл и все обойдется. Что, наконец, советские друзья не позволят Амину натворить глупостей. Он не хотел кровопролития, насилия, еще надеялся на добрую волю, на силу товарищеских чувств. Ведь это чистая правда, что он очень любил Амина, считал его своим самым верным, самым преданным и способным учеником.

На следующий день от Амина пришла записка: «Прикажите своим охранникам сложить оружие». С нами остались два телохранителя — Бабрак и Касым. Оба они вначале наотрез отказались подчиниться аминовскому приказу. Тараки их уговаривал: «Революция — это порядок, и поэтому следует подчиниться». — «Не верьте Амину, — возражали телохранители. — Он так же хладнокровно расправится с вами, как вчера подставил под пули своего друга Таруна. Он будет идти до конца». «Нет, товарищи, — мягко возражал им Тараки. — Вы не правы. Это невозможно. Мы старые, верные соратники. Я всю жизнь отдал революции, другой цели у меня не было, и любой это знает. За что же меня уничтожать?»

Тогда Бабрак и Касым, чтобы не сдаваться, договорились убить друг друга. Опять Тараки их отговаривал: «Так нельзя. Подумают, будто вы были заговорщиками и решили избежать справедливой кары». Я тоже убеждала их не делать этого. Мы оба верили в то, что все образуется.

Они сдались. И мы с ужасом увидели, как палачи Амина поволокли их куда-то, будто козлов на бузкаши. Так людей тащат только на казнь. И действительно, они были убиты почти сразу.

В последующие три дня нас не трогали. Мы жили без всякой связи с внешним миром, под домашним арестом. Вместе с нами был брат Тараки с двумя детьми, его племянница и племянница брата. Оставались повар и прислуга. Затем всех родственников и персонал куда-то увели. Теперь с нами остался только повар по имени Насим. Еще через несколько дней ночью нас разбудили офицеры службы безопасности: «Решено поселить вас в другом помещении. Живо собирайтесь».

На территории дворцового комплекса есть отдельно стоящий скромный дом под названием «Самте джума» — туда нас и привели. Комната, в которой мы оказались, была абсолютно пустой, если не считать голой жесткой кровати. Пол был покрыт толстым слоем пыли. Все это очень напоминало тюремную камеру. Я спросила у Тараки: «Неужели мы совершили какие-то преступления?» — «Ничего, — как всегда философски ответил он. — Все образуется. А комната эта обычная. Я знаю, что раньше здесь жили солдаты. Что ж, теперь мы поживем».

Я вытерла пыль. Восемь дней мы провели здесь. Муж вел себя абсолютно спокойно. Правда, ежедневно просил о встрече с Амином. И все повторял: «Революция была всей моей жизнью. У меня есть ученики, которые доведут дело до конца. Я свой долг выполнил». Ему было 62 года. Он не болел, только стал совсем седым.

Потом меня предупредили, что поведут показывать врачу. Я и вправду чувствовала себя неважно: давление было очень высоким. Ночью пришли офицер и врач. «Почему вы хотите забрать ее ночью»? — спросил муж. «Днем люди могут увидеть, пойдут ненужные разговоры».

Меня привели в другой дом, все там же, на территории дворца Арк. Он называется «Котай голь». Там я увидела остальных членов нашей семьи. «Почему сюда? — спросила я. — Вы же обещали меня лечить». — «Подожди до утра. Мы скоро вернемся». Но ни утром, ни днем, ни вечером они не пришли. Больше я никогда не видела этих людей.

Я чувствовала себя плохо. Попросила лекарство. Мне с издевкой отвечали: «Где взять? У народа ничего нет, а тебе — подавай». Если появлялся кто-нибудь из подручных Амина, я умоляла отправить меня обратно к мужу. Но они только ухмылялись.

Как-то ночью нас всех перевезли в тюрьму Пули-Чархи. Там я и услышала о смерти своего мужа. Но только спустя три месяца, уже после освобождения, узнала подробности. Мне рассказали, что опять-таки ночью три офицера дворцовой гвардии Экбаль, Рузи и Ходуд вошли в комнату Тараки. Он стоял перед ними в халате, был спокоен. Офицеры предложили ему пройти с ними якобы для того, чтобы перевести его в другое помещение. Он попросил пить. «Не время», — ответили они. Тараки все понял. Он отдал офицерам маленькую коробку с деньгами — там было 45 тысяч афгани, это примерно одна тысяча долларов, все, что успел накопить за жизнь — и попросил передать ее мне. Потом снял часы и извлек из кармана партбилет: «А это передайте товарищу Амину». Офицеры связали Тараки и повалили его на пол, а на голову положили подушку. Так подушкой и задушили. Позже смерть засвидетельствовал лично командующий гвардией Джандад. Где похоронили мужа, я не знаю.