Джон Гай - Две королевы

Теперь Мария была правящей королевой. Возможно, ей следовало проявить бóльшую осторожность, однако она не ожидала, что ее дяди будут поступать вопреки закону. Она еще не вышла из подросткового возраста, и ее раннее развитие было неравномерным. В чем-то она опережала своих сверстников, а в чем-то полностью соответствовала своему возрасту. Диана де Пуатье отмечала, что она разговаривала с представителями шотландского парламента «не как неопытное детя, а как взрослая и знающая женщина».

Чего Мария точно не знала, так это политических реалий Шотландии и ожиданий шотландской аристократии. Во многих отношениях Шотландия и Франция были как две параллельные вселенные. Власть французских королей практически ничем не ограничивалась: их воля была выше мнения парламента и судов. В Шотландии же лорды считали себя не подданными, а скорее соправителями короля. Их кодекс чести был тесно связан с убеждением, что они являются национальными «хранителями» королевства и «державы». Именно этим они оправдывали свое непостоянство. Лорды видели себя защитниками интересов Шотландии, хранителями древних шотландских ценностей. Марии де Гиз потребовалось двадцать лет, чтобы вступить с ними в схватку, и даже после этого д’Уазель, ее первый министр, постоянно находился при ней. Более того, после праздника в Руане ее авторитет укрепился лишь благодаря потоку пенсий от Генриха II, казавшемуся неиссякаемым и делавшему лордов податливыми и послушными.

Прошло почти семь лет после того, как Мария в последний раз видела мать. Несмотря на тесную связь между ними, юная королева эмоционально и политически стала зависимой от родственников из семьи Гизов. В этом были и позитивные, и негативные стороны. Антуанетта де Бурбон и Анна д’Эсте искренне любили Марию; они были ее ангелами-хранителями. Дяди же, наоборот, оставались бесстрастными и отстраненными. Несмотря на внешнюю мягкость и доброжелательность, они могли проявлять безразличие и даже жестокость. Для них Мария была ценным династическим активом, который следовало использовать, а не приемной дочерью, которой требовалась любовь. В этот период она больше всего ценила своего дядю Шарля, который, будучи блестящим придворным и дипломатом, вечно строил грандиозные планы и был склонен переоценивать себя, и его богатое воображение рождало все новые и новые интриги.

Истинный масштаб обмана, на который пошли Гизы перед свадьбой Марии, раскрылся только через сто лет, при Людовике XIV, когда были обнаружены тайные документы. Но это не означает, что представители шотландского парламента ничего не подозревали, поскольку тоже присутствовали на свадьбе Марии и были приглашены на банкет, где наблюдали процессию кораблей со всей ее символикой. Единокровный брат Марии, лорд Джеймс Стюарт, которому в то время уже исполнилось двадцать семь, стоял в толпе перед собором Парижской Богоматери и видел церемонию бракосочетания своей сестры. Все происходящее ему не нравилось, отчасти потому, что многие его друзья принадлежали к узкому кругу ссыльных шотландских и английских протестантов, которые обосновались в Париже; им была ненавистна сама мысль о присутствии французских (католических) войск в Шотландии, и они жаждали изгнать иностранных солдат из своей страны.

Впоследствии протестанты обвиняли Марию и ее семью в заговоре с целью убийства восьми шотландских посланников на пути домой. Четверо шотландцев умерли от загадочной болезни еще до того, как вернулись на корабли, и поэтому обвинение в отравлении напрашивалось само собой. Однако никаких доказательств этого заговора не существует: в письмах к матери Мария с уважением отзывалась об умерших посланниках и отмечала эпидемию чумы, в то время опустошившую Францию, особенно в окрестностях Амьена и портов на побережье Ла-Манша.

Более правдоподобным выглядит рассказ о том, что кардинал Лотарингский убеждал посланников передать Франции «имперскую корону» Шотландии (ту самую, которой Мария короновалась в Стирлинге). Он хотел, чтобы корона хранилась в аббатстве Сен-Дени, в королевском некрополе, одном из самых священных мест Франции. Главный принцип династического плана Гизов заключался в том, что любой дофин будет королем Шотландии вне зависимости от того, останутся у Марии наследники или нет, и подчиненное положение страны сохранится навечно.

Никто в Шотландии об этом не знал. Свадьбу Марии отпраздновали в Эдинбурге кострами и шествиями, а когда вернулись четыре оставшихся в живых посланника, парламент по собственной воле предложил дофину «брачную корону»; это была высочайшая честь и самое большое достижение Марии де Гиз как регента, поскольку Франциск становился законным королем Шотландии с перспективой коронации в Стирлинге. Это звание предполагало, что у него есть право сохранить трон для династии Валуа, если у Марии не будет детей.

Как только Франциск был удостоен этой чести, Гамильтоны — родственники и сторонники герцога Шательро и наследники шотландского престола, если Мария останется бездетной, — объединились с протестантами и выступили против передачи короны. В результате корону так и не отправили дофину. Указ парламента официально не был аннулирован, но и не был исполнен. Непокорными лордами руководило стремление сохранить свои права и привилегии. До сих пор альянс с Францией им не угрожал, поскольку власть регента была ограничена Хаддингтонским договором. Но когда Мария вышла замуж за Франциска, настроения стали меняться. Лорды поняли, что ее статус будущей королевы Франции может означать, что она навсегда останется отсутствующей королевой Шотландии. Это была серьезная перемена. Шотландия могла навечно превратиться во французскую провинцию, как того хотели Генрих II и Гизы. В отличие от французских все шотландские панегирики в честь свадьбы подчеркивали равенство Шотландии и Франции.

В разгар этой династической суматохи произошло важное событие, отразившееся на политической карте всей Европы. Мария Тюдор, сорокадвухлетняя королева Англии, была смертельно больна. Она уже давно страдала от сильных головных болей и болей в животе, а также от аритмии. В последние месяцы жизни она почти ослепла. Ее здоровье было подорвано ложной беременностью, когда в 1555 г. у нее увеличилась матка, а в груди появилось молоко. В радостном ожидании она удалилась в свои покои, но через три месяца вышла оттуда совершенно раздавленной. Филипп II был недоволен женой, которая была старше его на одиннадцать лет. Он находил ее сексуально непривлекательной и в шутку называл «тетушкой». Однако он очень хотел от нее сына. В августе 1555 г. он внезапно покинул жену — уехал в Брюссель, чтобы возобновить войну с Францией, и вернулся лишь в 1557 г. совсем ненадолго и только ради объявления войны Англии.