Политбюро и дело Берия. Сборник документов

Верно: [п.п.] Майор административной] службы Юрьева

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 467. Л. 201–205. Копия. Машинопись.

Копия протокола допроса свидетельницы Р. Ф. Мелиховой от 7 сентября 1953 г.

Совершенно секретно

Товарищу Маленкову Г. М.

Представляю копию протокола допроса свидетельницы Мелиховой Раисы Федоровны от 7 сентября 1953 года.

Приложение: на 5 листах.

[п.п.] Р. Руденко

9 сентября 1953 г.

№ 275/ссов

Помета:

Обложку с росписями об ознакомлении —

см. записку от 18.IX. [19]53 г. № 310/ссов

Протокол допроса свидетеля

1953 года, сентября 7 дня, помощник генерального прокурора СССР Смирнов допросил с соблюдением ст. 162–168 УПК РСФСР в качестве свидетеля

Мелихову Раису Федоровну, 1908 года рождения, уроженку г. Ровно УССР, паспорт XXXI-СУ № 742683, выдан 14.VI.1952 года 9-м отделением милиции г. Москвы; замужем, имеет троих детей; русская, служащая, с незаконченным высшим образованием — МВТУ имени Баумана (три курса); с обвиняемым посторонняя; из семьи служащего; не судившуюся, беспартийную, проживающую в Москве, Мытная ул., д. 23, кв. 313, тел. В-2-59-52.

ПОДПИСКА: В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

Мелихова

Мой муж И. М. Кедров служил в Иностранном отделе НКВД СССР, занимаясь вопросами разведывательной работы по странам Ближнего Запада — Германия, Австрия, Венгрия. Осенью 1938 года муж неожиданно для него был переведен с этой работы в систему ГУЛАГ а и направлен на работу в один из лагерей в Ныроб (насколько помнится, без определенного назначения, на усмотрение администрации лагеря). Муж дружил с сотрудником НКВД В. Голубевым (по существу, Голубев являлся членом нашей семьи; с 1935–1936 гг. Голубев жил с нами вместе). Голубев работал в КРО НКВД, занимаясь вопросами контрразведки по тем же странам Ближнего Запада, которыми занимался и мои муж.

После того как муж был направлен на работу в Ныробский легерь, Голубев предложил поговорить со своей приемной матерью, старой коммунисткой-подпольщицей Батуриной. Батурина являлась женой одного из редакторов «Правды» в дореволюционное время — Батурина. Последние годы Батурина тяжело болела, в течение восьми лет лежала в постели.

Батурина обещала Голубеву поговорить об Игоре с одним из руководящих работников, не знаю, выполнила ли она это обещание, но через некоторое время И. М. Кедров был переведен обратно в Москву и возвращен на работу в ИНО.

Голубев продолжал все время работать в контрразведке. Мне известно, что Голубев был принят Берия, который, очевидно, знал Голубева по семье бывшего председателя Закавказской] ЧК Могилевского (родная мать Голубева была второй женой Могилевского). Во всяком случае, Голубев был обласкан Берия и, несмотря на молодость (1913 года рождения), назначен на должность начальника отделения.

Мне известно, что с течением времени у моего мужа и у Голубева зародились подозрения в отношении Берия. Из отдельных реплик мужа и Голубева я поняла, что эти подозрения вызваны проводившейся Берия линией на разрушение нашей разведывательной сети в Германии. Муж говорил, что в случае войны с гитлеровской Германией там не останется ни одного нашего агента. На чем основывались эти выводы мужа, я не знаю. Кроме того, недовольство и подозрения у мужа и Голубева вызывало и то, что после прихода Берия на должность народного комиссара внутренних дел СССР методы работы остались такими же, как и при Ежове.

Мне известно также, что Берия вызывал к себе моего мужа и Голубева и между ними состоялся какой-то крупный неприятный разговор. Мой муж об этом разговоре ничего мне не сообщил, но Голубев сказал как-то, что Берия на него кричал, а Голубев ответил ему якобы: «Не кричите на меня. Вы такой же коммунист, как и я», после чего вышел из кабинета, хлопнув дверью.

В начале февраля 1939 года мой муж и Голубев были уволены из органов НКВД. Еще до своего увольнения муж и Голубев решили написать заявление в ЦК ВКП(б), высказав в этом заявлении свои подозрения по поводу Берия. Они начали писать это заявление до увольнения из органов НКВД, но закончили его и отправили в ЦК уже после увольнения.

Заявление они писали, тщательно конспирируясь, печатали его на пишущей машинке сами.

Однажды, когда муж пошел мыться в ванну, я в кармане его гимнастерки обнаружила начало этого заявления. Оно было адресовано в ЦК ВКП(б) на имя товарища Сталина. Мне стало неудобно читать это заявление, и я делать этого не стала. Составляя заявление, муж и Голубев ходили к М. С. Кедрову советоваться. Вернувшись от М. С. Кедрова, Голубев рассказал мне, что у Кедрова хранится какая-то тетрадка с записями, компрометирующими Берия; о содержании этих записей я ничего не знаю.

Голубев обращался с просьбой к Батуриной — передать И. В. Сталину это заявление через знакомого ей руководящего работника, но она отказалась это сделать.

И муж, и Голубев, после того как заявление было ими написано, очень нервничали и опасались худшего: муж прямо говорил, что они могут быть физически уничтожены (вспоминаю, например, что муж говорил «может «случайно» наехать автомашина на улице или «случайно» свалиться кирпич»). Заявление, адресованное в КПК при ЦК ВКП(б), муж просил передать свою мать, старую коммунистку, члена партии с 1901 года — Кедрову. Он просил ее сделать это максимально конспиративно, и Кедрова, взяв от Игоря заявление, спрятала его у себя на груди. Заявление, адресованное в ЦК ВКП(б) на имя товарища Сталина, должен был передать в экспедицию ЦК В. Голубев. Уйдя из дома для того, чтобы передать заявление, он задержался, и это вызвало у моего мужа крайнее беспокойство, — он считал, что Голубева убили.

Муж был уверен, что за ним и Голубевым следят и подслушивают его разговоры, поэтому он даже сорвал телефон, сказав, что пусть лучше не будет телефона, но, по крайней мере, не будут подслушивать его телефонных разговоров. Однажды муж позвал меня в ванную комнату и, открыв воду (он боялся подслушивания и в этом случае), сказал, что не исключено, что он будет арестован. Когда я спросила, что же он сделал, муж ответил, что он был и остается честным коммунистом и никаких преступлений не совершал, но тем не менее может быть арестован. Муж предупредил, чтобы я опасалась тайного похищения на улице.

21 февраля 1939 года муж был арестован. Обыском руководил какой-то грузин, который во время обыска разговаривал по телефону по-грузински.

За время нахождения мужа под стражей я получила от него два письма. В первом письме он сообщал, что, находись в тюрьме, перечитал много книг (письмо это касалось сугубо нейтральных вопросов). Второе письмо следователь Либенсон передал мне прочесть осенью 1939 года. Письмо было очень грустным. Помню одну фразу: «На душе мрачно, как осенняя погода. Устраивай, Радочка, свою жизнь». Я поняла из этой фразы, что вопрос о судьбе мужа как-то решен. В этот раз мне передали также письмо от мужа сыну Артему (в копии прилагается к протоколу). Более никаких известий о судьбе мужа я не имела; в апреле 1941 года мне сообщили в Военной коллегии Верховного суда СССР, что он осужден к 10 годам лишения свободы без права переписки.