Перри Андерсон - На путях исторического материализма

Каковы характерные синдромы кризиса романского марксизма? Можно выделить две основные модели. С одной стороны, на волне рецидива жестокой антикоммунистической лихорадки в окружающем капиталистическом мире, особенно во Франции и в Италии, мыслители как старшего, так и молодого поколения левых внезапно и в массовом порядке вообще отказались от марксизма. Наиболее наглядным примером движения вспять стал, пожалуй, Лючио Коллетти, некогда выдающийся философ-марксист Италии, который за три или четыре года превратился в резкого противника марксизма и решительного сторонника более или менее традиционного либерализма. Его последняя книга не случайно озаглавлена «Отмирание идеологии» [1-22] [1-22] Tramonto dell'Ideologia. — Rome, 1980. , невольно напоминая известную книгу американской социологии 20-летней давности. Во Франции Сартр в последние годы жизни следовал собственным путем — от осуждения коммунизма к формальному отречению от марксизма — в его случае во имя радикального неоанархизма [1-23] [1-23] См. интервью, данные «Лотта Континуа» 15 сентября 1977 г. И «Нувель обсерватер» 19—30 марта 1980 г. (под названием «Надежду сейчас»). Последнее было опубликовано накануне его смерти после длительного упадка физических сил, с большим сочувствием описанного Симоной де Бовуар, которая считала этот текст искаженным зеркалом, результатом усилий ловкого журналиста. Эти условия объясняют, но не отменяют факта изменения направления творческого пути Сартра в последние годы жизни. . Однако метаморфозы или закат этих знаменитостей не были исключением, поскольку они отразили более широкую перемену настроений в литературных и философских кругах, некогда связанных с левыми силами. В этом отношении символична эволюция взглядов писателей и критиков группы «Тель-кель» Филиппа Соллерса, Джулии Кристевой и других, практически сразу же перешедших от категоричного утверждения материализма и культа общественного строя в Китае к переоценке мистицизма и восторженному почитанию общественного строя в Соединенных Штатах [1-24] [1-24] Cм. Kristeva J., Pleynet M., Sellers P. Pourquoi les Etats-Unis?// Tel Quel. — 1977. — No. 71—73. . Андре Глюксманн, бунтарь и интеллектуальный протеже Луи Альтюссера, в конце 60-х годов стал ведущим популяризатором «новой» философии, снова поднявшей старые темы из идеологического арсенала «холодной войны» 50-х годов вроде приравнивания марксизма к тоталитаризму или отождествления социализма со сталинизмом.

Между тем была и иная реакция на изменения в политической обстановке романской Европы в конце 70-х годов, выразившаяся не столько в прямом отречении или отказе от марксизма, сколько в его растворении или принижении, сопровождавшихся ростом скептицизма в отношении самой идеи революционного разрыва с капитализмом. Симптомом этой тенденции послужил все больший отход Альтюссера от политического наследия исторического материализма как такового. Так, Альтюссер отрицал, что когда-либо имел какую-либо теорию государства или политики, что знаменовало полную утрату морального духа человеком, чьи утверждения о научном превосходстве марксизма были более самоуверенными или категоричными, чем утверждения любого другого теоретика его времени. Вскоре именно Альтюссер распространил понятие «общего кризиса марксизма» — кризиса, разрешить который он не спешил [1-25] [1-25] См. The Crisis of Marxism // Marxism Today. — 1978. — July. . Со своей стороны, Пулантзас, некогда образец ленинской принципиальности, теперь вновь открыл положительные качества парламентов и опасность двоевластия: в своих последних интервью, которые он дал перед смертью, он говорил о кризисе доверия к «политике» как таковой [1-26] [1-26] См. интервью Le Risposte che e Difficile Trovare // Rinascita. — 1979. — Oct. 12. . Мрачная тень Мишеля Фуко, который вскоре провозгласил «конец политики» [1-27] [1-27] Cм. Levy B.-H. History of Sexuality // Le Nouvel Observateur. — 1977. — No. 644. , как Белл или Коллетти провозгласили «конец идеологии», легла на Париж сомнениями. В Италии аналогичные течения становились все более обычным явлением в самой Итальянской коммунистической партии (ИКП). Ведущий философ ИКП молодой Массимо Качиари заявил итальянским рабочим со своего кресла в палате депутатов, что Ницше сделал Маркса устаревшим, поскольку воля к власти оказалась фундаментальнее классовой борьбы; в то же время благожелательный интерес к идеям Фридмана или Бентама наблюдался иногда у многих из его коллег.

Ни одно изменение в интеллектуальной области никогда не бывает всеобщим. По меньшей мере одно исключение, свидетельствующее о высоком достоинстве, выделяется на фоне общего сдвига позиций в те годы. Самый старый из оставшихся в живых наследников традиций западного марксизма, о которых я упоминал, Анри Лефевр не склонился, не свернул со своего пути на восьмом десятке лет, продолжая выпускать невозмутимые по тону и оригинальные по существу работы по вопросам, которые, как правило, большая часть левых сил игнорировала [1-28] [1-28] Особый интерес представляют его работы по урбанизму: Le Droit a la Ville. — P., 1967 и La Production de I'Espace. — P., 1974. . За такое постоянство он заплатил относительной изоляцией. Если окинуть взглядом интеллектуальную сцену в целом, то обнаруживается таинственно жуткий парадокс. Марксизм как критическая теория испытывал беспрецедентный подъем в то самое время, как в романских странах, где он был наиболее мощным и продуктивным в послевоенный период, марксизм претерпевал стремительный спад, и прежде всего во Франции и в Италии, на родине современного исторического материализма 50-х и 60-х годов. Для любого человека, который, подобно мне, впитал марксизм из этих культур, разгром идейных предшественников производил внушительное впечатление. Каково его значение? Еще предстоит изучить горизонтальное движение марксистской теории в последнее десятилетие. Проблемы, которые оно создает, будут темой нашей завтрашней встречи.

Беглый обзор нынешнего состояния марксистской теории, сделанный вчера, превратился в настоящую головоломку. Как объяснить резкий упадок, а в некотором смысле чуть ли не крах исторического материализма как живой и плодотворной культуры во Франции и в Италии в период, когда в других развитых странах капитала формировался новый интеллектуальный ландшафт? Сегодня я хотел бы поговорить о некоторых альтернативных гипотезах, которые могли бы помочь понять характер и причины спада интереса к марксизму в романских странах на общем фоне состояния современного марксизма в мире в целом. Приступая к этой задаче, я буду обращаться в основном к французскому опыту. Я думаю, что это не ограничит целей моего исследования, поскольку итальянская (и тем более испанская) культура в послевоенный период все больше подвергалась влиянию Парижа в способе мышления и в постановке проблем, несмотря на сдерживающие веяния из Германии (их воздействие во многом определяло тематику дебатов в итальянской философии). Кроме того, Франция в течение трех десятилетий после Освобождения пользовалась космополитическим верховенством во всей марксистской вселенной, в некотором роде напоминавшим ее доминирующее положение в эпоху Просвещения. Конец этого господства в конце 70-х годов не был, следовательно, чисто национальным делом. Мы отмечали симптомы этого упадка — поистине беспорядочного бегства многих ведущих левых мыслителей Франции начиная с 1976 г. Последствия его оказались весьма серьезны. Париж сегодня — столица интеллектуальной реакции в Западной Европе, как Лондон 30 лет назад. Зададимся, однако, вопросом: каковы были причины исторического поражения исторического материализма во Франции? Ранее я высказал мысль о том, что марксизм, будучи критической теорией, стремящейся рефлективно объяснить свое собственное развитие, в принципе отдает приоритет объяснению своих успехов, неудач и тупиков внешними причинами. В то же время я подчеркнул, что такое объяснение никогда не пользовалось абсолютным или исключительным приоритетом, позволяющим освободить марксистскую теорию от высшей ответственности. Напротив, необходимость дополнить эту теорию внутренней историей для оценки ее жизнеспособности как программы исследований, продиктованной поиском истины, характерным для любого рационального познания, — вот что отличает марксизм от любого варианта прагматизма или релятивизма. Таким образом, рассмотрение проблемы, поставленной деморализацией и отступлением французского марксизма, я начну с гипотезы, которая, прежде всего, связана с внутренне присущей ему эволюцией. Гипотеза сводится к следующему. После длительного периода безраздельного культурного господства французский марксизм, греясь в лучах уже далекого отраженного престижа Освобождения, наконец столкнулся с интеллектуальным противником, способным дать ему бой и взять над ним верх. Победившим соперником был наступавший широким теоретическим фронтом структурализм, а затем и его постструктуралистические преемники. Кризис франко-итальянского марксизма — это результат не случайного спада, а сокрушительного поражения. Доказательство этого поражения, я бы добавил, состоит в триумфальном преобладании структуралистических и постструктуралистических идей и проблем там, где когда-то властвовали марксистские идеи и проблемы, а это по настоящему «эпистемный» сдвиг, под который Мишель Фуко пытался подвести теоретическую базу. Обоснованность этой гипотезы подкрепляется еще одним соображением. В отличие от необъяснимо резкой и полной замены одного когнитивного «фронта» другим (Фуко) или одной «проблематики» следующей (Альтюссер), переход от марксизма к структуралистическим и постструктуралистическим доминантам в культуре послевоенной Франции не нарушил преемственности в постановке проблем и спорных вопросов. Напротив, совершенно ясно, что существовала главная проблема, вокруг которой сталкивались все соперники. При этом все выглядело так, как если бы именно превосходство, в первую очередь структурализма, и именно в лоне самого же марксизма, явилось фактором, обеспечившим решающую победу над последним. Что это была за проблема? В сущности, это проблема природы взаимоотношений между структурой и субъектом в человеческой истории и обществе. Далее. Загадка статуса и положения этих двух категорий не была маргинальной или локальной сферой неясности в марксистской теории: она всегда составляла одну из центральных и фундаментальных проблем исторического материализма как теории развития человеческой цивилизации. Мы можем в этом сразу же убедиться, если поразмышляем над постоянным колебанием, потенциально возможным разрывом в трудах самого Маркса относительно роли основной движущей силы исторических перемен: отдать ее противоречию между производительными силами и производственными отношениями (вспомните знаменитое «Предисловие» 1859. г. к работе «К критике политической экономии») или классовой борьбе (вспомните «Коммунистический манифест»). В первом речь идет главным образом о структурной или, точнее, межструктурной действительности, порядке, который современные социологи назвали бы системной интеграцией (или латентной дезинтеграцией, по Марксу). Второй относится к субъективным силам, соперничающим и сталкивающимся за господство над социальными формами и историческими процессами, то есть к сфере, которую современная социология определила бы как социальную интеграцию (равно как дезинтеграцию или реинтеграцию). Каким же образом эти два различных типа причинности или принципа объяснения должны быть увязаны в теории исторического материализма?