Андрей Шарый - Балканы: окраины империй

Пейо Яворов (второй слева) в компании софийских интеллектуалов. Фото Георга Волца. 1905 год

Образу твердого как сталь революционера противостоит другой типический болгарский характер, тоже драматический и несчастливый. Именно этот характер, по-видимому, имела в виду моя тырновская подруга Марина, говоря о присущем ее соотечественникам индивидуализме. Поэта-символиста Пейо Яворова (Крачолова) можно сравнить с Александром Блоком. Впрочем, нет, вернее будет с Николаем Гумилевым, потому что Яворов, в молодости принимавший участие в партизанских диверсиях в османской Македонии, проходит теперь в учебниках не только как поэт, но и как политический гражданин. Это в высшей степени трагическая фигура: потеряв скончавшуюся в 19 лет от туберкулеза возлюбленную, Яворов вскоре женился, тоже по большому чувству, и вдруг его супруга покончила с собой из-за неимоверной ревности. Все это происходило в военное предвечерье, патриот Яворов как раз отправился на балканский фронт. Светская молва обвинила его в гибели супруги, поэт оказался в нравственном тупике и совершил попытку самоубийства, но роковой выстрел принес не смерть, а всего лишь слепоту. В октябре 1914-го он повторил попытку, получше подготовившись: принял яд, а потом для полной надежности снова застрелился. Яворов писал совсем не слащавые, декадентского толка стихи, ловко соединявшие гражданский пафос с интимной лирикой. Последние годы жизни он провел в центре Софии, в очень элегантном доме с милым палисадником, как раз в таком и должны жить Мальвина и Пьеро.

Свой любимый болгарский памятник я встретил не в Софии, а рядом с парком Царя Симеона и Клубом офицеров в Пловдиве. Это бронзовая скульптура пятерых болгарских военных, ощетинившихся против невидимого врага вокруг сундука с цепями. Главный боец сжимает винтовку с кривоватым штыком. Это рядовой третьей роты Первой пехотной Пловдивской дружины Гюро Михайлов из села Рахманлий (теперь Розовец), он оставался на посту до конца. Дело было в 1880-м: 18-летнему солдату Михайлову доверили охранять казну на третьем этаже деревянного штабного и банковского здания. Ночью вспыхнул пожар, и ковчег с финансовыми средствами оказался под угрозой, следствие потом предположило турецкую провокацию или попытку скрыть воровство. Несмотря на опасность, Гюро отказался отступить перед пламенем, поскольку, подобно герою рассказа Леонида Пантелеева «Честное слово», не получал приказа покинуть пост, а также в соответствии со статьей 115 Правил несения гарнизонной и караульной службы. В результате погиб не только бедолага Михайлов, но и еще четверо караульных, включая разводящего Николу Костадинова, который пытался снять часового с поста, да не успел. Имена всех пятерых высечены на пьедестале монумента.

Пловдив. Памятник Гюро Михайлову. Фото автора

Военный клуб в Пловдиве. Фото. 1912 год

Памятник часовым работы Ивана Топалова открыли к 50-летию их подвига, и с той поры вокруг этой скульптурной группы и Гюро Михайлова не прекращаются идеологические и философские споры. Не всем понятно, что именно так страстно охранял постовой, кроме своей чести. Иван Вазов посвятил стойкому болгарскому солдату стихотворение «У могилы», но в социалистическое время бойца Михайлова отказывались считать героем, поскольку он не проявил смекалки и, дескать, погиб ни за что. В пример болгарину поставили неизвестного мне парня, советского солдата Василия Лемешенко, который в схожей ситуации якобы не растерялся и не охранял пожар, а потушил пламя гимнастеркой. Как писала в 1953 году софийская армейская газета Народна армия , «поступок Лемешенко характерен для нового человека, советского бойца, воспитанного по уставам Красной армии». В 1960 году памятник в Пловдиве демонтировали, капсулу с останками погибших переместили на кладбище. Много позже все же возобладало мнение о том, что Гюро Михайлов достоин памяти народа. В 1994 году чудом избежавшую переплавки бронзовую композицию водворили на прежнее место. Время по-иному расставило акценты: при изучении темы в болгарской газете мне попалась статья под названием «Гюро Михайлов — символ храбрости, а не глупости».

Эта печальная история пробудила во мне личные воспоминания. В 1987 году в институтских военных лагерях мне тоже доводилось ходить в караул. Курсанту Шарому доверили охранять знамя части, и в час ночной я заступил на «тумбочку», вооруженный автоматом Калашникова и примкнутым к нему штык-ножом. «Тумбочка» была снабжена металлической пластиной, и, если я делал шаг в сторону или переносил центр тяжести, переминаясь с ноги на ногу, в караульном помещении загоралась лампочка. Тут же раздавался телефонный звонок, и командир отделения с помощью трехэтажного мата напоминал мне об обязанностях постового и сакральном значении поста номер один. Через полтора часа мучительных усилий мне удалось, чудом сохраняя равновесие, зацепить ремнем автомата стоявший в углу огнетушитель. До конца вахты огнетушитель заменял меня на боевом дежурстве, придавив своим весом металлическую пластину на «тумбочке».

Болгарские друзья рассказывают: когда кто-нибудь совершает рискованный, но мало чем мотивированный поступок, о таком человеке говорят — стоит на посту, как Гюро Михайлов.

Четыре десятилетия назад молодой югославский литератор Юсуф Буджови по просьбе композитора Рауфа Доми написал либретто первой в истории косовской оперы на албанском языке. В качестве литературной первоосновы соавторы выбрали роман Милтона Гурры «Девушка из Качаника» на темы антиосманской борьбы. Премьера состоялась в 1979 году в Призрене в рамках программы югославско-албанского культурного сотрудничества: шесть главных вокальных партий исполнили солисты из Тираны, подпевали местные хористы в сопровождении оркестра радио и телевидения Приштины. Премьера оказалась неполноформатной и выглядела как концерт классической музыки, поскольку оперные спектакли тогда и в Албании, и в югославском Косове не ставили. В Косове, кажется, не ставят и теперь.