Александр Кацура - Коричневый путч красных

Он достал из кармана платок и вытер подбородок, потом, не глянув на платок, сунул его в карман. Так же, не глядя, нажал кнопку.

Сказал в радиотелефон негромко: «Вы будете лично отвечать, если информация об инциденте просочится. Лично с вас спрошу».

Тот, кому был обращен приказ, изумился: человек из ЗИЛа говорил спокойно, твердо, голос его был совершенно обычным.

Ночью ему стало плохо. Рядом с врачами сидела жена, врачи неотрывно следили за тихо гудящими, разноцветно мигающими приборами, ползли на пол бумажные ленты, а она смотрела на него и видела отчаяние, бессмысленно-испуганный взгляд и по-стариковски бедно торчащие волосы, среди которых уже нельзя было найти ни одного не седого.

МЫ — НЕ «СОВОК». МЫ — ВЕЛИКИЙ НАРОД

Москва, двор «Белого дома», ночь с 20 на 21 августа

20-го, ближе к вечеру, пошли с товарищем в центр. По дороге, на Лубянке, встретили «членовоз». За бронированным стеклом — озабоченный Павлов. «Свиноежик», как его зло прозвали москвичи, едет в Кремль довершать свое черное дело.

В Охотном ряду — колонна мощных танков. Между Манежем и Красной площадью — цепь бэтээров и солдат. К ним липнут толпы штатских, вызывают на дискуссию. Ребята смущены и растеряны. Одни талдычат: «Приказ, приказ». Другие говорят: «Мы ничего не знали. Нам сказали, что в Москве студенческий бунт против призыва». Пожилой дядька атакует командира: «Ну, сколько мы будем еще терпеть весь этот бред?» Тот кричит в истерике: «А я сколько терпеть буду? С утра стою, каждый подходит — и одно и то же, одно и то же…»

На броне группы молодежи. Болтают с солдатами на своем молодежном слэнге, девчонки строят глазки, служивые тают. Вот красотка прикорнула на груди механика-водителя, у того на курносой мордахе — полный кайф. В толпе много приезжих. Ищут земляков среди солдат, обмениваются адресами. Трое красивых узбекских парней, двое в комбинезонах, третий — в модном костюме. Что-то втолковывает землякам. «Янаев», «Павлов», «маршал Язов» и страшный русский мат. Ясненько…

Вдруг — команда, рев двигателей. Охотный окутывается дымом. Мирно беседующие люди вмиг сбиваются в непрошибаемую стену перед командирским джипом. «Пустите, мы в казармы!» — «Не верим — вы на Горького, потом на Пресню — Ельцина брать». Кое-как договариваются, колонна с лязгом и ревом разворачивается к Лубянке. Неуверенное, жидкое «ура», но большинство не ликует, оно кидается за танками: надо еще поглядеть, куда они идут. Второй раз за эти дни вижу, как человек, такой крохотный, хрупкий, на 80 процентов состоящий из воды, становится на пути стального чудовища, идущего на скорости 30 — 40 километров. Останавливает и поворачивает его. 19-го вот так было на Тверском бульваре. Колонна бронемашин шла по Тверскому бульвару, мимо «Московских новостей», а там и в мирное время Гайд-парк. Свист, рев, мат, лица у солдат в башнях каменные, черные, мертвые. И вдруг люди кидаются между машинами. Пожилая женщина яростно отбивается от мужа: «Трус, какого черта меня держишь!» — «Задавят ведь, дура!» — «Сам дурак — посмотри, что уже люди делают». Колонна встала, одну из машин вмиг облепила толпа молодежи, вьется трехцветный флаг, плечистый парень с черной пугачевской бородой толкает речь с брони: «Если провороним этот час, еще одно поколение обречем на рабство». Солдат показывает указ Ельцина. Улыбки, «ура»… Насмотревшись на все эти чудеса «Москвы при хунте», решил ехать домой. В метро задержался — читал листовку «Мегаполиса» на стене. Парень студенческого вида говорит: «Сейчас всем надо ехать на Пресню, к Ельцину. Если вы москвич, то должны понимать: там этой ночью все решится». Я подумал и решил ехать. И не жалею. Спасибо тебе, сынок, — подарил мне самую великую и святую ночь в моей жизни.

На улице не дождь — дождище. Думал, что народу будет немного. Метро «Краснопресненская» было набито от стены до стены. Сплошной поток шел к «Белому дому». Шли тысячи. Спокойно, деловито, молча, без лихих выкриков. Как на работу. Лица… Они светились, не найду другого слова. Никогда не видел столько прекрасных человеческих лиц: молодых и старых, мужских и женских. Преобладали мужики в самом цвету: от 30 до 40 лет. И очень много молодых. Тех самых наших шалопаев, которых мы без устали ругаем за цинизм, прагматизм и неумеренную любовь к рок-ансамблям. Они и здесь озорничают. Кто в пиратской повязке, кто чалму из полотенца намотал. Слышу реплику: «Я тоже хочу на баррикаду». — «Ты, дева, выбирай: или это занятие, или продолжение рода». Витрины какого-то офиса рядом с парламентом сплошь исписаны стихами и прозой — неужто сотрут, не сохранит никто для истории? Тут соленая ода сексуальным талантам Янаева. Начало ее не могу привести из-за полного неприличия, а конец такой: «Россия — не секретарша». И министр внутренних дел СССР тоже не забыт: «Забьем заряд мы в тушку Пуго».

На набережной танки. Наши, российские танки, перешедшие на сторону народа. Завтра их засыплют цветами, напишут на броне: «Слава армии свободной России». Сегодня танкистов целуют, поят чаем, но в гусеницы — на всякий случай, что ли? воткнуты десятки толстых арматурин, не танк, а прямо дикобраз. Остановился покурить. Седой как лунь дядечка с милым, грустным лицом.

— Ну, какие ваши прогнозы?

— Думаю, долго они не продержатся. Уж больно трухлявые, даже путч толком провести не могут. Руки трясутся, рожи тупые. Но без крови не обойдется. Знаете, я не боюсь ни чуточки, первый на танк полезу. Все равно не жизнь. Вот — гляньте. — Он расстегнул плащ, пиджак, показал рубашку в заплатах. — Нажил за сорок лет работы на этих уродов. Не жалко. Вот ребяток наших жалко будет. А посмотрите, что выделывают, чертенята. — Рядом с танком двое отплясывают ламбаду.

По узенькому проходу между баррикадами сплошным потоком вливаемся во двор «Белого дома». Горят костры. Под непрерывным дождем десятки тысяч людей строятся в цепочки, переходят с места на место, сидят, даже спят в мокрых скверах.

Как мне описать эту ночь? Может, через месяц удастся — сейчас слишком громадны впечатления. А может, опишут те, кто поталантливее. В эту ночь здесь, в осажденном «Белом доме» России, был самый цвет нашей и мировой прессы, литературы, радио и телевидения.

Непрерывно работает внутреннее радио дома. Политковский и Любимов передают информацию по Москве, стране, миру, хрипят, бедные, и каждый раз не могут выговорить «ГКЧП»… Выступает Ростропович — он, заслышав о наших делах, сорвался с места, приехал в Москву, будет с нами до конца, он гордится своим народом. Днем выступал Хазанов, голосом Горбачева говорил, что я, мол, жив и здоров, чего и вам желаю, что в нашем лице он видит «процессы и подвижки». Выступала Елена Боннэр: «Такими грязными, трясущимися руками власть не берут». А вокруг нас то справа, то слева отдаленный гул танковых двигателей. ГКЧП бродит по Москве, не решаясь приняться за «Белый дом». Радио говорит: «Продолжается хаотическое движение войск по Москве, но, может быть, в этом есть какой-то план». Нет у них сейчас ни хрена, никаких планов. Вон ребята были на Смоленке, рассказывают, как группа броневиков бродила по столице: «Они заблудились, их, как мамонтов, обложили — они с отчаяния кинулись на баррикаду». В общем, все это еще расскажут в деталях.