Александр Кацура - Коричневый путч красных

— Если сейчас вешать на Калинина всех собак, то это будет неправильно. Калинин оказался все же порядочным человеком. Хоть он и издал приказ о введении комендантского часа и ввел войска, он все же не предпринимал активных мер, чтобы разрушить наши баррикады. А ведь вы сами понимаете, что это сделать несложно: отряд разграждения бросил — и дорога открыта.

«Московский комсомолец», 21.08

ХРОНИКА СОПРОТИВЛЕНИЯ

Около 21.00. Проводится обучение по применению бутылок с зажигательной смесью. В городе неспокойно. Тревога нарастает. Но уже выявились лидеры.

У москвичей — крепкая надежда на «афганцев».

22.0. — 00.00. Министр обороны РСФСР Кобец предупреждает защитников: на час ночи намечено блокирование Дома Советов спецназом, возможно применение психотропных генераторов. Людей много — противогазов мало.

«Союз», специальный выпуск

23.0. В столице вступил в силу комендантский час. Агентство ТАСС сообщило в связи с этим, что на сегодня работу закончило.

«Комсомольская правда», 22.08

Ленинград. 23.00. — начался несанкционированный сбор бутылок под горючую смесь.

«Невское время», 22.08

23.30. В штаб по охране пришел председатель бассейнового комитета профсоюза рабочих морского и речного флота А. Михайлов. Речники привели к набережной у парламента теплоходы и баржи с оборудованием для тушения пожаров.

Но положение защитников демократии отчаянное: полторы тысячи «ополченцев», 300 вооруженных профессионалов, 300 «афганцев», 6 застав, 16 баррикад. И еще тысячи людей вокруг здания, готовых стать на пути боевой техники. Оружие получили члены российского правительства.

«Куранты», 21.08

23.0. Группы депутатов отправились навстречу с командирами Таманской и Кантемировской дивизий, расположившихся в Тушине и на Ходынке, чтобы попытаться убедить их отказаться от военных действий.

Всем, находящимся в здании Верховного Совета России, раздали противогазы.

День кончался. Второй день путча, когда отчаяние успело смениться надеждой. Уже думалось — какой-то несерьезный переворот: Ельцин и Собчак вовсю работают, митинг на Дворцовой, а у Янаева дрожат руки. И только одна ночь осталась до открытия сессии Верховного Совета России. Но, быть может, она и есть — решающая. Почему-то вспомнилось по дороге в Ленсовет, что танки появляются обычно в самую глухую пору: от 3 до 5 утра…

«Вечерний Ленинград», 21.08

ПРЯМОЙ ЭФИР

Александр Кабаков. «Сочинитель»

Было так, словно пропал звук.

Черные машины летели, все набирая скорость, одна впереди и чуть сбоку, следом цепочкой три, следом опять одна чуть сбоку.

Метрах в ста перед кортежем неслась патрульная, раскрашенная, с фонарями и сиренами.

Но звука все не было…

В тишине взвивался и опадал мелкой пылью снег, в тишине они летели, в тишине поглощали они дорогу — черные колесницы власти — в тишине…

Предыдущую ночь провели в чьей-то даче. Вскрыли веранду и, как настоящие бомжи, прежде всего бросились шарить по припасам. Нашли консервы, крупу, подсолнечное масло, старую, с рассыпающейся спиралью электрическую плитку. Спираль скрутили удачно, Юра мгновенно приготовил еду. Голодны были отчаянно, вторые сутки не выходили на люди — подстраховывались от случайного памятливого на лица встречного. Теперь ели ссохшегося лосося с гречневой кашей, политой подсолнечным маслом. Дай Бог здоровья, хорошие люди оставили, сказал Юра, Сергей привычно по-зековско-солдатски сел на корточки у стены, закурил, экономно, глубоко затягиваясь.

— Его мы должны отпустить, — сказал Олейник. С ума сошел, капитан, изумился Сергей, с проклятьем швыряя микроскопический, обжегший пальцы окурок в холодный зев нерастопленной печи. С ума сошел?! А баб наших они нам так отдадут, за то, что стрелять толком не умеем? Или за то, что нам одного из них же, который им почему-то мешает, жалко стало? Нет, это не игра… Юльку я у них вытащу, хотя для этого пришлось бы замочить все начальство в мире…

— Ты даже не пытался подумать, Сережа, — сказал Олейник. — Бее это время ты исправно готовился к драке и даже не подумал, чем она кончится.

— Похоже, что она не кончится ничем хорошим, — сказал Юра. Давай послушаем Володю, Сережа, ты ж, наверное, согласен, что он побольше нас с тобой просек эту жизнь…

— Своих выручить — отдельная задача, операция и ее результат — отдельно, — сказал Олейник. Если мы уберем его, нам не станет ни лучше, ни хуже, и наших выручать будет не легче. Но им, — он ткнул рукой куда-то в сторону, и все поняли, о чем речь, им всем станет плохо. Наутро после операции по улицам пойдут танки, поймите, ребята. Я давно попрощался с этой страной. Я не люблю никого, кроме Гали, и вы это знаете. Но я не могу забыть о них, — он снова ткнул рукой в сторону, не то в дверь, не то в окно, — я не могу своими руками вернуть их в ад.

…Наконец звук прорвался.

С путепровода ударил, настигая машины, гранатомет. Юра стоял в рост рядом с угнанным час назад «жигулем», труба лежала на его плече.

От угла глухого бетонного забора лупил безостановочно, нескончаемо пулемет. Сергей лежал у забора, в снежном окопчике, окопчик был вытянут в длину и уходил лазом под забор, на пустую по воскресному времени производственную территорию.

Олейник уже несся навстречу машинам на КРАЗе. Шофер КРАЗа, в надвинутой на лицо до подбородка черной вязаной шапке, перетянутой через рот бинтовым жгутом, с вывернутыми назад руками в наручниках и спутанными ремнем ногами, корчился на сиденье рядом. У гнувшись ниже руля, Олейник ударил в бок начавший разворачиваться поперек дороги гаишный БМВ, отшвырнул ее метра на четыре в сторону и одновременно развернулся сам, задними колесами, кузовом сбрасывая с дороги уже издырявленную до металлических клочьев Сережкиным пулеметом первую машину сопровождения. И тут же съехал с полотна, пошел по целине. Гигантский грузовик прыгал и взлетал, словно малолитражка.

Тяжким снарядом, но успев чуть вильнуть, пронесся мимо первый ЗИЛ.

Второй горел, развороченный гранатой. Вверх колесами скользила по дороге замыкающая «Волга». Третий ЗИЛ пытался объехать дымный костер, но в это время вторая граната пробила точно центр его крыши. Внутри бронированного гроба полыхнуло, из распахнувшейся двери вывалился горящий человек.

А первый уже набрал скорость и уходил к городу. Глядя прямо перед собой в едва заметную мелкую сетку трещин на стекле, словно что-то пытаясь рассмотреть со своего места через это переднее стекло, сидел в уцелевшем ЗИЛе человек в ровно надвинутой на лоб короткошерстной меховой шапке, в сером, из толстой и мягкой, с поблескивающим ворсом ткани, пальто, из-под которого чуть выбился сине-вишневый шарф. Его губы были крепко сжаты в обычной, чуть презрительной гримасе, и только кровь, вытекшая из нижней, прокушенной, была странна на этом лице.