Ян Гросс - Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев.

Как вспоминает уже цитировавшийся инженер Юзеф Куликовский, по прибытии поезда к станции подходили жители соседних с Треблинкой сел.

Когда издалека я впервые увидел этих людей возле поезда, я думал, что крестьяне пришли из благородной щедрости, чтобы накормить и напоить запертых в вагонах и изжаждавшихся людей. Работники, которых я спросил, развеяли мое заблуждение, сказав, что это обычная торговля водой и продовольствием, притом по высоким ценам.

Как я потом узнал, именно так оно и было. Когда транспорт конвоировали не немцы, которые никого к нему не допускали, а любые другие категории немецких наемников [бывало, что конвоирами были гранатовые полицейские [63] Местная полиция в оккупированной Польше. — Прим. перев. . — Я.Г. ], сбегались толпы с ведрами воды и бутылками самогона в кошелках. Вода была предназначена для продажи людям, запертым в вагонах, а самогон — на взятки конвоирам, которые за это соглашались пропустить в вагон.

Когда самогона не было или конвоиры не брали такую взятку, девушки обнимали их за шею и осыпали поцелуями, чтобы только получить разрешение на вход в вагоны. Когда разрешение было получено, начиналась торговля с несчастными узниками, умиравшими от жажды и платившими по 100 злотых за кружку воды. Бывало и так, что купюру в сто злотых брали, а воду не давали. В это время конвоиры баловались самогоном, а потом начинали зверские «забавы» с несчастными людьми, о которых я уже писал [64] Królikowski J. Wspomnienie z okolic Treblinki… // ŻIH. 302/321. S. 31–32. .

Забавы, о которых писал Круликовский, заключались в том, что пьяные конвоиры предлагали евреям позволить им бежать за деньги, а потом стреляли в них. «Однако иногда конвоиры перебирали меру и так напивались, что не могли стрелять в бегущих прицельно, поэтому иногда узникам удавалось убежать» [65] Ibid. S. 32. «В конце сентября опасность из-за всё более учащавшейся стрельбы стала так велика, что нам пришлось принять меры к защите. Прежде всего я отослал в Варшаву жену, разделявшую мою судьбу в этих ужасных условиях. Она подвергалась опасности гораздо больше меня, так как постоянно находилась в доме, в сторону которого очень часто раздавались выстрелы со станции… Все работники, жившие в Треблинке (а нас было очень много, так как это село было ближе всех к месту строительства) перестали ходить на работу привычной дорогой, так как она шла мимо путей и станции. Мы ходили луговыми тропинками, делая крюк, но избавляясь от необходимости падать наземь каждый раз, как начиналась стрельба» (Ibid. S. 15). См. также: Ząbecki F. Wspomnienia dawne i nowe // ŻIH. 302/321. S. 47. . Дежурный движения на станции Треблинка добавляет, что, когда «у конвоиров не хватало боеприпасов, [то] жандармы бросались за убегавшими и убивали их прикладами карабинов, штыками и даже железными ломами и вилами, отнятыми у крестьян в соседних хозяйствах» [66] Ibid. S. 48. . Пьяные конвоиры издевались таким образом особенно над пассажирами поездов, пережидавших ночь на станции, так что для многих обреченных мучения перевозки кончались еще до порога газовой камеры: «В течение дня собирали трупы со станции на несколько вагонов-платформ и отвозили их в лагерь смерти» [67] Ibid. S. 47. . «После ликвидации восстания в Варшавском гетто, в мае 1943 г., — пишет Круликовский, — стрельба из карабинов после прибытия поездов была такой сильной, словно на путях происходили боевые действия» [68] Królikowski J. Wspomnienie z okolic Treblinki… // ŻIH. 302/321. S. 15. .

Из самой Варшавы в Треблинку прибыло около сотни поездов с жертвами, обреченными на смерть. Всего же их прибыло примерно вдвое больше, так что доходы от — как бы это назвать — торговли (?), наряду с доходами содержателей притонов и «девочек», произвели революцию в местной экономике [69] Такой же хозяйственной деятельностью занимались железнодорожники. Об этом пишет, например, инженер Хенрик Брискер, бывший легионер и капитан Войска Польского, вывезенный во время восстания: «На высоте Таргувка поезд остановился, а грузовики Тоббенса привезли хлеб. Это была первая еда за 48 часов. Пользуясь остановкой, польские железнодорожники с разрешения конвоя приносили в чайниках воду и передавали ее в бутылках в руки, жадно выставленные из окошек, причем брали за пол-литра воды… 100 злотых. Еще до того как поезд трогался, у каждого “милосердного” путейца было в кармане несколько тысяч злотых. <���…> Стоя у окна, я помогал передавать деньги и принимать воду» (ŻIH. 302/90). Ежи Пфеффер описывает подобные же транзакции на вокзале Люблина, на пути, по которому евреев перевозили в Майданек (ŻIH. 302/23). . Жительница Белжеца говорила после войны, что людям из ее мест во время оккупации трудно было соблюдать приличия [70] Сообщения Роберта Кувалки. .

Хозяйственная эксплуатация мест массового уничтожения окрестным населением, разумеется, не была польской спецификой. Казимеж Сакович, живущий возле леса, где во время войны было убито 100 тысяч человек (в основном евреев, но среди жертв встречались и поляки), всего лишь через три дня после того, как литовцы начали расправу с вильнюсскими евреями, записал в «Дневнике, написанном в Понарах с 11 июля 1941 г. по 6 ноября 1943 г.»: «Торговля идет вовсю. <���…> С 14 июля раздеваются до белья, одеждой торгуют в массовом масштабе». Запись от 1–2 августа: «Для немцев 300 евреев — это 300 врагов человечества, для литовцев же это — 300 пар обуви, белья и т. п.». 22 августа Сакович отмечает: «Немцы забирают ценности, оставляя литовцам одежду и прочее» [71] Sakowicz К. Dziennik pisany w Ponarach od 11 lipca 1941 r. do 6 listopada 1943 r. Bydgoszcz: Towarzystwo Miłośników Wilna i Ziemi Wileńskiej, 1999. S. 46–48. .

Дневник Саковича очень лаконичен, в основном записи занимают лишь несколько строк, и лишь иногда мы встречаемся в них с более развернутым описанием:

21/XI. С базы вышел шаулис с карабинерами, и на дороге (это был базарный день, пятница) начал продавать принесенную женскую одежду: несколько плащей, платьев, ботики. Последнюю пару плащей — гранатовый и коричневый — он продал за 120 (сто двадцать) рублей и «в придачу» дал еще пару ботиков. Когда один из крестьян (Вацлав Такун из Старого Мендзыжеча) спросил, будет ли он еще продавать, шаулис ответил: пусть «подождет», пока он «выберет» еврейку по размеру. Такун с женой были поражены и, когда шаулис отошел, быстро уехали. Шаулис явился с одеждой, был зол, что этих «хамов» нет на месте, ведь он «трудился», раздевая еврейку из четвёртого ряда, которая по росту была «падхадзящей» для крестьянки [72] Ibld. S. 58. .

И так будет уже до самого конца:

7 октября, четверг, 1943 г. С утра по приезде торговля вещами вчерашних жертв. <���…> Торговля идет шибко. <���…> 11 октября, понедельник, 1943 г. Эти постоянные, почти ежедневные расстрелы привели к тому, что литовские торговцы вещами, во главе с браковщиком Куласкисом из Скорбуцян, уже постоянно — днем и ночью — на месте. Пьют целыми ночами. <���…> 13.Х — среда, 1943 г. Шаулисы чего-то ждут, так как будет партия. <���…> Ждут и покупатели. Не привезли. Около 12 ч. в полдень грузовик… [73] Ibid. S. 119, 122, 124.