Ян Гросс - Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев.

Сведения о торговле вокруг лагерей и транспортов проливают дополнительный свет на наш снимок. Крестьяне и крестьянки из окрестностей Треблинки — это не только копатели, занятые поисками золота на лагерной территории. Это опытные торговцы и торговки, родственники «подружек» вахманов, хозяева, готовившие для них вкусные обеды, хозяева — продавцы часов и колец, оставшихся от евреев. Скорее всего, они уже прибарахлились, но кладбищенское поле постоянно соблазняет.

С последствиями изъятия еврейского имущества мы сталкиваемся до сих пор. Наследники принадлежавших евреям произведений искусства, проданных во время так называемых «вынужденных транзакций» (т. е. только потому, что нацисты находились у власти), до сих пор ведут процессы о возвращении имущества, приобретенного таким путем. Их адвокаты ссылаются на то, что «вынужденные транзакции», как и «аризация», были формой грабежа, лишь прикрытой формами купли-продажи.

Разумеется, этот же аргумент относится не только к собственности на произведения искусства или роскошные виллы. Бедные евреи, продававшие за гроши постельное белье, мебель, предметы домашнего обихода или зимнюю одежду соседям-арийцам, тоже были ограблены, притом куда чувствительнее, чем их богатые товарищи по несчастью, потому что такая принудительная пауперизация сталкивала их за грань нищеты. Все, кто пользовались случаем поживиться еврейским имуществом за малую долю его подлинной цены, — независимо от того, были ли объектом этих вынужденных транзакций ценные объекты или нет, — принимали участие в грабеже европейского еврейства. Равным образом это относится и к правительствам полутора десятков европейских стран, и к нескольким сотням музеев, тысячам галерей и торговцев предметами искусства, паре десятков тысяч оборотистых дельцов и миллионам простых людей, которые таким путем приложили руку к ограблению своих еврейских соседей [74] Саул Фридлендер в первом томе исследований на тему евреев и нацистской Германии описывает сценку, весьма типичную для Германии того времени. На другое утро после «Хрустальной ночи» с 9 на 10 ноября 1938 г., когда власти инспирировали еврейские погромы по всей стране (название «Хрустальная ночь» происходит от того, что наутро улицы немецких городов были усыпаны осколками стекла из тысяч разбитых магазинных витрин), на рынке мозельского местечка Виттлих, возле грузовика, на котором вместе с полудюжиной избитых мужчин стоял в отчаянии резник Маркс, его жена в истерике протягивала руки к соседям, наблюдавшим всю сцену из-за закрытых окон окружающих домов. Она кричала: «Зачем вы нас так мучите? Что плохого мы вам когда-то сделали?» ( Friedländer S. Nazi Germany and the Jews. Т. 1. New York: Harper Perennial, 1998. Р. 278). Её крики отозвались неожиданным эхом полвека спустя, в Гамбурге, когда после выступления Фридлендера к нему подошел молодой человек и передал привет от своей бабки, жительницы Виттлиха. В ответ на удивленный взгляд докладчика молодой человек объяснил, что его бабка до войны была соседкой фрау Маркс. Как и многие другие жители, она приняла участие в разграблении «еврейского добра», и вышло так, что ей досталась подушка фрау Маркс. Теперь она держит ее на дне шкафа, полная угрызений совести, и не знает, что с ней сделать. Фридлендер рассказал эту историю во время выступления в Институте Ремарка в Нью-Йорке 12–13 октября 1999 г. .

Но — и об этом мы уже знаем — население оккупированной Европы перехватывало имущество евреев не только за счет вынужденной продажи или декретированной аризации. В ожидании начала вывоза из Щебрешина в середине апреля 1942 г. «съехалось много телег из окрестных сел, и все они почти целый день простояли в ожидании, когда можно будет приступить к грабежу, — отмечал директор городской больницы Зигмунд Клюковский. — С разных сторон приходят вести о скандальном поведении части польского населения и грабеже брошенных еврейских жилищ. По этой части наше местечко наверняка не окажется позади всех», — писал он с горькой иронией. И действительно, в октябре, после очередной «акции», доктор Клюковский вновь возвращается к теме грабежей и записывает в «Дневнике…», что «население расхватывает из распахнутых еврейских домов всё, что под руку попадется, люди без стыда тащат целые тюки с убогим еврейским добром или товарами из еврейских магазинчиков» [75] Klukowski Z. Dziennik z lat okupacji Zamojszczyzny. Lublin: Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1958. S. 255, 292. . В другом уголке Польши, в Едвабне, 10 июля 1941 г. «еще догорала стодола, когда часть жителей бросилась за добром, оставшимся после евреев» [76] Bikont A., rozmowa ze Przechodzkim S. Szatan wstąpił do Jedwabnego // Gazeta Wyborcza. 2001. 5 kwietnia. . Очень сходно происходили события на другом конце Европы. Когда самая древняя еврейская община была депортирована из Салоник, то, «как только евреи покинули город, население бросилось по их домам, обдирая полы, стены и потолки в поисках спрятанных сокровищ… Наступило полное “нарушение общественного порядка”, как заметил тогда один чиновник, а магазины старьевщиков стали наполняться краденой еврейской собственностью» [77] Mazower М. Salonica. City of Ghosts. Christians, Muslims and Jews 1430–1950. London: Harper Collins Publishers, 2004. P. 443–444. .

Сколько человек в Польше извлекло выгоду из этнической чистки, устроенной немцами во время оккупации, — неизвестно. Войцех Лизак оценил число «правомочных наследников в еврейских местечках» в полмиллиона [78] Lizak W. Z perspektywy ludu // Tygodnik Powszechny. 2004. N 45. , имея в виду скорее жилье, магазины, мастерские, возделываемые земли, захваченные местным населением, чем то, что Клюковский назвал «убогим еврейским добром». Но ведь мебель, хозяйственная утварь, предметы обихода, игрушки, перины, подушки, одежда (которую часто называли «еврейским тряпьем») — всё это не исчезло с поверхности земли и лишь частично было выслано в Германию в качестве военной добычи. Захват еврейского имущества был настолько всеобщим, что привел к нарушению норм, регулирующих этот процесс. Наступила редистрибуция (перераспределение) собственности, и, как всегда в таких случаях, возникли механизмы для регулирования общественной практики, связанной с этим явлением.

Например, в августе 1941 г. Елена Климашевская поехала из Гонёндза в Радзилов «с целью поисков жилья для родителей мужа, так как она знала, что после ликвидации евреев там осталось свободное жилье». В Радзилове она обнаружила, что «жильем, оставшимся от евреев, распоряжается Годлевский». Она к нему обратилась, чтобы тот дал что-нибудь ее родственникам.

На это Годлевский ответил: «Меня это не касается». Когда я сказала, что у пана Годлевского четыре дома в распоряжении, а у меня ни одного, он ответил: «Обойдетесь, черт бы вас побрал, ко мне из России должен приехать брат, который при Советах был там в плену, от Советов освобожденный, и ему нужен дом». Когда я снова стала просить жилья, он ответил: «Как надо было евреев ликвидировать, так никого не было, а теперь хотите иметь, где жить». На это остро отреагировала ее свекровь: «Не хотят дать жилье, а внучка моего посылали обливать бензином стодолы» [79] Внук рассказчицы, Юзеф Экстович и его товарищ влезли на крышу овина, куда польские соседи до этого согнали несколько сот евреев, и облили его бензином, после чего здание было подожжено. См.: Żbikowski A. Pogromy i mordy ludności żydowskiej w Łomżyńskiem i na Białostocczyźnie latem 1941 roku w świetle relacji ocalałych Żydów i dokumentów sądowych // Wokół Jedwabnego / Red. P. Machcewicz, K. Persak. Warszawa: Instytut Pamięci Narodowej, 2002. Т. 1. S. 244. .