Ян Гросс - Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев.

Можно рискнуть предположить <���…>, что участников и пассивных свидетелей почти каждого из этих преступлений было много <���…>. В случае преступления в селах мы можем говорить даже об агрессивной, преступной толпе, в которой несколько исполнителей играли роль зачинщиков и вожаков, а остальные участники, будучи свидетелями их действий, становились фоном и «моральным» алиби для преступления. В некотором смысле, в этом принимало участие всё село, на разном уровне вовлеченности или наблюдения, и всё село после войны сохраняет в своем коллективном подсознании и памяти события, в которых оно участвовало. Эта безличная толпа становится одним из необычайно важных элементов для анализа всего явления. Ее присутствие позволяло размыть личную ответственность за совершение преступления, а также молчаливо подталкивало к действиям против евреев <���…>. Как исполнители, так и свидетели взаимно становятся заложниками друг друга, заложниками ситуации, в которой они приняли участие. Как во время самого события, так и после него это приводило к возникновению своего рода табу. Эту тайну скрывали и после войны, так как обвинение касалось всей деревни <���…>.

Особая категория исполнителей — <���…> сотрудники гранатовой полиции, в большинстве своем служившие в предвоенной государственной полиции. Полицейские, замешанные в преступлениях против евреев, <���…> сами были главами семей и отцами нескольких детей. Их материальное положение обычно было неплохим <���…>.

В сельской местности, на территории, подчиненной своему участковому, гранатовые полицейские действовали весьма независимо, порой терроризируя всю округу. В действиях, предпринимавшихся ими против еврейского населения, заметен немалый элемент свободы и отсутствия зависимости от вышестоящих немецких властей <���…>. В подобных случаях не бывало, чтобы схваченных евреев эскортировали в гетто или под арест, что и так означало бы для них смерть. Пойманных обычно убивали на месте или в ближних лесах, а погребение останков возлагали на местных крестьян. В этих действиях заметен также элемент мстительного удовлетворения от совершённых действий и отсутствие каких-либо моральных устоев. Следует заметить, что в одном отношении эти действия специфичны. Те, кто укрывали евреев, редко несли наказание, предусмотренное за это немецкими законами <���…>.

В полутора десятках рассмотренных дел говорится также о красноречивых фактах, сопровождавших преступление. После его совершения крестьяне собирались в доме кого-либо из исполнителей и вместе пили водку, как бы скрепляя попойкой свое «солидарное» действие и раздел добычи, а также, наверное, снимая напряжение [93] Skibińska A., Petelewicz J. Udział Polaków… S. 121–136. .

Приведенные наблюдения — это не нашвывод из чтения материала «серпнёвок» келецкого суда. Это вывод двух молодых исследователей. Собирательный образ событий, с которым мы только что познакомились — хоть и ясно, что не все его элементы заметны в каждом отдельном случае убийств, — не вмещается в понятие «социального отклонения», как бы широко мы его ни трактовали. Напротив. Из приведенных отчетов ясно видно, что убийство евреев во время оккупации было публичным действием и предметом всеобщего интереса. В нем участвовали обычные члены местного общества, а не какие-то «люди со дна», которые хорошо всем известны в любом малом сообществе. Даже более того: участие в этих преступлениях представителей местных верхов и общественности давало убийствам своего рода imprimatur [94] Буквально — «Печатать позволяется» (обычная формулировка цензурного разрешения). — Прим. перев. , общественную санкцию, «позволяющую размыть ответственность» и таким путем превратить особо тяжкое преступление — убийство — в форму общественного самоконтроля, осуществляемую коллективно.

Общественная атмосфера вокруг убийств евреев напоминает настроения, сопровождавшие линчевание чернокожих в Северной Америке [95] Поразительно спокойные позы крестьян на снимке тоже отсылают к этой аналогии, напоминая снимки, которые белое общество охотно делало по случаю линчеваний. Польские крестьяне с фотографии и в самом деле не убивали евреев в Треблинке, а только пользовались плодами совершённых там преступлений. Однако известно, что многие евреи, бежавшие после организации восстания в Треблинке, а потом в Собиборе, были убиты окрестным населением. . С одним лишь важным различием: непосредственной целью линчевания было не только покарать (воображаемое) преступление выбранной жертвы, но и «дать науку» всему обществу. Таким способом в сознание чернокожих вбивалась мысль о том, что они занимают подчиненное положение в общественной иерархии и обязаны безропотно повиноваться белому человеку.

Напротив, евреев убивали вовсе не затем, чтобы научить их выживших сородичей чему бы то ни было. Это не был в буквальном смысле механизм общественного контроля, поскольку еврейское общество более не существовало и не должно было существовать в будущем. (Более того, эта своеобразная педагогика была адресована тем полякам, которым пришло бы в голову укрывать евреев [96] Напомним, что в дальнейшем Праведники народов мира (лица, помогавшие евреям спасаться. — Прим. перев. ), даже после войны боялись рассказать соседям о своей благородной деятельности. И такое положение сохраняется до сих пор. 6 марта 2010 г. популярный общественно-политический еженедельник Polityka («Политика») опубликовал статью Цезаря Лазаревича: “Sprawiedliwi wśród narodu” со следующим подзаголовком: «В Польше живет 501 Праведник, спасавший евреев во время войны. Многие из них до сих пор прячутся от соседей в своих домах». .) Поэтому убийства, санкционированные общественностью, не рассматривались инструментально — как предостережение для других, — а были самоцелью: истребить всех евреев до последнего.

Непосредственные исполнители и самые активные участники преступлений часто оставались столпами местного сообщества. Некоторые из них, о чем мы только что читали, после войны стали членами коммунистической партии, видим мы их и среди персонала Гражданской милиции. Как отмечают авторы, почти в каждом деле можно найти коллективные прошения жителей деревни «в защиту доброго имени и чести обвиняемых <���…>. Это подтверждает, что село солидаризировалось с обвиняемыми и что, с точки зрения его жителей, потребности в компенсации и судебном преследовании преступлений не было» [97] Skibińska A., Petelewicz J. Udział Polaków… S. 138. .

Информация о деталях преступлений, совершённых в Свентокшиском районе, которые засвидетельствованы А. Скибинской и Я. Петелевичем, позволяет понять, что баланс этого самого трагического аспекта польско-еврейских отношений во время оккупации следует мерить какой-то совершенно иной меркой, чем до сих пор. Ведь не число жертв, а только число убийц точно засвидетельствовано. Главный вопрос (на который, впрочем, мы не найдем точного ответа) состоит не в том, сколько евреев было убито в Польше местным населением, а в другом (хотя и тут мы не получим исчерпывающего ответа): «Сколько местных жителей принимало участие в убийстве евреев?» Один еврей, убитый руками одного непосредственного исполнителя, — но при поддержке, на виду и с одобрением толпы местных жителей, — это групповое преступление и вместе с тем социальная катастрофа, поражающая местное сообщество на десятилетия — хотя бы потому, что и дальше ему предстояло жить бок о бок с убийцами. Ибо «преступление, совершаемое открыто, ведет к тому, что делает соучастниками всех, так как все — свидетели, и никто не попытался его предотвратить» [98] Horton S. Justice after Bush. Prosecuting an Outlaw Administration // Harper’s. 2008.20.12. P. 51. . Это одна из причин, по которым, как хорошо известно из наблюдений этнографов и статей журналистов, память об этих преступлениях сохранилась в польском селе спустя поколения.