Ян Гросс - Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев.

Анализируя сцены преступления в Едвабне, польский литературовед Пшемыслав Чаплиньский делает поразительное открытие, как он пишет:

невольного, устрашающе простого и выразительного сценария, которого немцы наверняка не навязывали. Вытащенные из домов, проведенные по улицам местечка, подвергшиеся поношению, забросанные камнями, вынужденные в наказание перетаскивать памятник [Ленина], а затем отведенные в овины, они невольно прошли организованный поляками Крестный путь. Взрослое население Едвабне, благодаря автоматичности поведения в процессии, а также в поисках образца для «последнего пути», воспроизвело Христовы муки. Иронией кажется то, что евреи, преследование которых всегда оправдывалось убийством Христа в незапамятные времена, на этот раз выступили как раз в роли Спасителя, поляки же исполнили все роли, обычно отводившиеся еврейским персонажам. В тот день они были иудами, предающими на муки, стражниками, возложившими на плечи Христа крест (читай: памятник Ленина), в конце концов палачами, которые отвели Иисуса на место казни. [Евреев в Едвабне заставили, помимо всего прочего, разбить памятник Ленину, поставленный в местечке советской властью, и «похоронить» каменные обломки с церемонией, сопровождавшейся глумлением окружавшей их толпы и кончившейся тем, что евреев, донесших памятник до места погребения, убили и похоронили в той же могиле. — Я.Г. ] Благодаря повторению сценария Крестного Пути жители Едвабне, в силу антисемитской интерпретации христианства, не только знали, как им поступать, но и были свято (!) уверены, что их поведение легитимно [160] Czapliński Р. Prześladowcy, pomocnicy, świadkowe. Zagłada i polska literatura później nowoczesnności // Zagłada. Współczesne problemy rozumienia i przedstawienia / Red. Р. Czapliński, E. Domańska. Poznań: Wydawnictwo Zysk i S-ka, 2009. S. 160. (Seria: Poznańske Studia Polonistyczne). .

Даже для непосвященных судьба евреев во время Холокоста вызывала в памяти образ Муки Господней. Череп и скрещенные кости — это символ memento mori . А вокруг — толпа зевак, римские легионеры и копейщик — т. е. милиционер с карабином, наставленным, как пика, готовый нанести Ему рану в грудь. Это был Himmelsweg — путь в небеса, или Schlauch (шланг, пожарный рукав), как говорили палачи из Белжеца, Треблинки и Собибора о заслоненном ветвями и огороженном колючей проволокой переходе, соединявшем газовые камеры с бараками, где евреям приказывали раздеваться. По этому переходу всех гнали на смерть. Это была Голгофа, их последний путь, Крестный путь XX в.

Но хотя религия до сих пор играет огромную роль в жизни польского общества, в Холокосте польских евреев Костел — это Великий Отсутствующий. Мужчины и женщины со снимка, обступившие черепа и кости жертв, которых по «рукаву» прогнали в «небо», в ближайшее воскресенье в праздничных нарядах пойдут до костела, но о том, что происходило на земле их прихода — в лагере смерти, — не услышат даже в проповеди. Ян Грабовский, изучив материалы нескольких сотен «серпнёвок», с изумлением отметил, что слово «священник» в них не встречается ни разу [161] Информация из разговора с профессором Яном Грабовским. . Другой историк пишет с горечью: «Печально, что важнейшую роль в заговоре молчания и соучастия (через разрешение) в этих преступлениях — в широком смысле, конечно, — сыграл польский Костел» [162] Jasiewicz К. Pierwsi po diable. Elity sowieckie w okupowanej Polsce, 19391941. Warszawa: Oficyna Wydawnicza Rytm, 2001. S. 42. .

Добавим к этому, что Костел действовал в качестве важнейшего польского института в течение всего времени немецкой оккупации. Приходской священник до сего дня остается высшим моральным авторитетом в польской деревне. В то же время чтение документов эпохи свидетельствует об отсутствии реакции католических священников на преступления геноцида, происходившие в том самом месте, где они отправляли свою службу пастырей душ, — преступления, в которых, как нам известно, участвовали и местные жители.

Конечно, из этого правила были исключения [163] Профессор Божена Шайнок (Bożena Szaynok) знает случаи, когда приходские священники на проповеди учили прихожан, что в отношениях с евреями нужно вести себя порядочно. Благодарим профессора Б. Шайнок за предоставление нам этой ценной информации. . И тем не менее вопрос, который задал Станислав Рамотовский священнику из Радзилова: «“Не мешает ли ксендзу, когда убийца приходит до костела в шубе, снятой с еврея” — ведь все знали, что Дзеконьский ходит в шубе, оставшейся от Шлапака», — и на который священник Долеговский «не ответил», — можно было бы с тем же успехом задать всем священникам во всех местностях, в которых до войны жили евреи [164] Bikont A. My z Jedwabnego. Warszawa: Prószyński i S-ka, 2004. S. 62. .

Ведь случай Дзеконьского не был чем-то особенным. «Крестьяне носили спенцерки — такие короткие домотканые куртки, — сообщил журналистке Анне Биконт крещеный еврей, который ребенком пережил войну в России, а потом вернулся в Подлясье, где коллеги считали его своим. — Если после войны кто-нибудь входил в церковь в пальто, было ясно, что оно осталось от евреев» [165] Ibid. S. 73. . Уже цитировавшееся раньше высказывание украинского респондента о. Дебуа: «Однажды мы проснулись в местечке, и на всех была еврейская одежда» [166] Desbois P. The Holocaust by Bullets. P. 97. — наверняка можно применить ко многим польским местечкам и селам.

Поведение Костела во время оккупации требует объяснить отсутствие реакции на геноцид, происходивший в то время на глазах у польского духовенства. Даже всеми уважаемый за стойкую позицию по отношению к оккупантам архиепископ Адам Сапега не протестовал перед правителем генерал-губернаторства Гансом Франком против нацистской акции убийства евреев. Ни в его заявлениях, ни в тогдашних заявлениях других иерархов польской Церкви, — вспоминает в интервью священник Станислав Мусял, — нет «ничего, нет никаких признаков сочувствия или заботы. Это пугает» [167] Bereś W., Burnetko K. Duchowny niepokorny. Rozmowy z księdzem Stanisławem Musiałem. Warszawa: Świat książki, 2006. S. 192. См. также: Poliakov L. The Vatican and the Jewish Question // Commentary. 1950. XI. P. 442. . Современный знаток эпохи ставит еще более суровый диагноз: «В известных историкам документах 1942–1943 годов, — пишет Дариуш Либёнка, — нет и следа никакого интереса[выделено нами. — Я.Г. ] к судьбе евреев со стороны епископов» [168] И далее автор продолжает: «Эхо Холокоста не прозвучало и на Третьей конференции Епископата, созванной 1 июня 1943 г., то есть через десяток с небольшим дней после подавления восстания в Варшавском гетто» ( Libionka D. Polska hierarchia kościelna wobec eksterminacji Żydów — próba krytycznego ujęcia // Zagłada Żydów. 2009. N 5. S. 42–43). .

В нескольких десятках писем, отосланных польскими епископами в Рим и опубликованных в официальном ватиканском сборнике документов на темы Второй мировой войны — Actes et Documents du Saint Siège relatifs à la Seconde Guerre Mondiale , — нет никакой информации об истреблении евреев. В них ничего не говорится даже о положении новообращенных, которое было предметом заботы католических иерархов других оккупированных стран, взывавших к Ватикану о поддержке в их деле [169] Ibid. S. 44–45. . Важнейшим, а по сути, единственным церковным источникоминформации о трагическом положении евреев в Польше являются письма в Апостольскую Столицу митрополита греко-католической Церкви Анджея Шептицкого [170] Добавим, что ответ папы на письмо Шептицкого, в котором говорится, помимо прочего, об убийствах тысяч евреев на глазах гражданского населения, не содержит ни единого упоминания этой темы ( Friedländer S. Czas eksterminacji. S. 533–534). . Он же, в отличие от епископов римско-католической Церкви, предложил укрывать евреев в греко-католических монастырях и в костельных зданиях. Укрытие евреев в римско-католических монастырях происходило по инициативе духовных лиц на местах.