Пол Кеннеди - Взлеты и падения великих держав. Экономические изменения и военные конфликты в формировании мировых центров власти с 1500 по 2000 г.

Более того, начиная с 1860-х годов такие тенденции только усилились. Объем мировой торговли, а самое главное, темпы роста выпуска продукции обрабатывающей промышленности стремительно увеличивались. Процесс индустриализации, прежде ограниченный пределами Великобритании и определенных частей континентальной Европы, а также Северной Америки, начал распространяться и на другие регионы. В частности, это укрепило позиции Германии, на долю которой в 1870 году приходилось 13% мирового промышленного производства, и Соединенных Штатов, производивших уже тогда 23% мирового объема {331} 331 См. [687, р. 189–190]. . Таким образом, основные очертания международной системы, сформировавшейся к концу XIX века, были уже различимы, даже если некоторые наблюдатели пока еще отказывались их признать. С другой стороны, относительно устойчивая пентархическая система «Европейского концерта», созданного после 1815 года, начала распадаться — и не только потому, что ее участники к 1860-м годам все чаще выражали готовность к противостоянию друг с другом, но также и потому, что некоторые из этих государств были уже в два-три раза мощнее прочих. Вместе с тем собственная монополия Европы на современное промышленное производство дала трещину по ту сторону Атлантики. Паровые двигатели, железная дорога, электричество и другие атрибуты модернизации могли принести пользу любому сообществу, у которого были желание и возможности их использовать.

Отсутствие масштабных военных конфликтов после 1871 года, в период доминирования Бисмарка в европейской внешней политике, возможно, и привело к достижению нового равновесия после разногласий 1850-х и 1860-х годов. Но за пределами армий, флотов и министерств иностранных дел промышленно-технический прогресс шел полным ходом, быстрее, чем когда-либо прежде, меняя расклад сил в глобальной экономике. И был недалек тот час, когда перемены в производственно-промышленной базе повлияют на военно-техническую мощь и внешнюю политику великих держав.

Зимой 1884/1885 годов представители ведущих держав мира и ряда более мелких государств встретились в Берлине, чтобы прийти к общему соглашению по вопросам торговли, навигации и границ в Западной Африке и Конго, а также общих принципов эффективного раздела Африки {332} 332 Подробнее см. [268]. Общую информацию см. в [743, ch. 9; NCMH, vol. 11, ch. 20–22; 95]. . Во многом эта Берлинская конференция носила символический характер. Она ознаменовала пик главенствующей роли Старого Света в мировой политике. Япония не была приглашена на конференцию; несмотря на демонстрируемые быстрые темпы модернизации, в глазах Запада она оставалась странным, отсталым государством. Зато на Берлинскую конференцию приехали делегаты из США, так как обсуждаемые на ней вопросы торговли и навигации, по мнению Вашингтона, затрагивали американские интересы за границей {333} 333 См. [87, р. 119–171; 1008, р. 151ff; 1363, р. 262]. , однако по большинству прочих вопросов США оставались за пределами мировой арены, и только в 1892 году европейские великие державы сменили ранг своих дипломатических представителей в Вашингтоне с министра на посла, что указывало на включение страны в первый эшелон. Россия также участвовала в работе конференции: в те времена у нее были большие интересы в Азии (в Африке, правда, практически никаких). Фактически она была включена во второй список государств, приглашенных на конференцию {334} 334 [268, р. 220]. , и лишь поддержала Францию в ее противостоянии с Великобританией. Таким образом, все главные решения принимались треугольником Лондон — Берлин — Париж, в котором центральной фигурой был Бисмарк. Судьба мира по-прежнему, как и на протяжении прошлых столетий, во многом решалась в канцеляриях европейских государств. Безусловно, если бы конференция рассматривала будущее Османской империи, а не государств, расположенных в бассейне Конго, то такие страны, как Австро-Венгрия и Россия, играли бы более значительную роль. Все это не отрицало факта, который уже в то время признавался неопровержимой истиной: Европа является центром мира. Именно про этот период русский генерал Драгомиров сказал: «Судьба Дальнего Востока решается в Европе» {335} 335 [599, р. 74]. .

Спустя еще три десятилетия — короткого, по меркам системы великих держав, промежутка времени — та же самая Европа станет разрывать сама себя на части, а некоторые из ее государств окажутся близки к краху. Еще через три десятка лет европейскому господству окончательно придет конец. Значительная часть континента будет испытывать серьезные экономические проблемы, некоторые регионы будут просто лежать в руинах. И в этих условиях будущее всей Европы окажется в руках двух держав — США и России.

Хотя в 1885 году, очевидно, никто не мог бы предсказать разрушения и опустошения, ожидавшие Европу шестьдесят лет спустя, однако многие дальновидные эксперты в конце XIX века в своих прогнозах уже отмечали направления грядущих изменений в мире. Интеллигенция и журналисты, как и политики того времени, говорили и писали в духе вульгарного дарвинистского мира вечной борьбы, успехов и поражений, взлетов и падений. Более того, уже в 1895–1900 годах начали просматриваться очертания будущего мироустройства {336} 336 Более подробную информацию на эту тему см. в [70, ch. 3–4; 296, ch. 1–5; NCMH, vol. 12; 696, pt. 1; 72, ch. 1–9; 566, p. 300ff], .

Главной особенностью этих предсказаний было возрождение идеи де Токвиля о том, что США и Россия в будущем станут самыми могущественными мировыми державами. Неудивительно, что эту точку зрения пошатнули поражение России в Крыму и неубедительная демонстрация ею своего превосходства в войне с Турцией в 1877 году, а также разгоревшаяся Гражданская война в США и последующий период реконструкции на Юге и расширения в западном направлении. К концу XIX века, однако, рост индустриального и сельскохозяйственного могущества Соединенных Штатов и военная экспансия России в Азии заставили европейских наблюдателей обеспокоиться в отношении мироустройства в XX веке, которое, как гласила поговорка, будут определять русский кнут и американский кошелек {337} 337 См. [70, ch. 3; 387, ch. 3; 687, ch. 7]. . Возможно, из-за преобладания неомеркантилистских коммерческих идей над миротворческой глобальной системой свободной торговли, предложенной некогда Кобденом, налицо была более ярко выраженная, чем ранее, тенденция утверждать, что изменение экономической мощи способно привести также к политическим и территориальным изменениям. Даже обычно осторожный в выражениях британский премьер-министр лорд Солсбери признался, что мир разделился на «живые» и «умирающие» державы {338} 338 См. [476, р. 165–166]; более общая информация — [744, ch. 3 и р. 505]. . Недавнее поражение Китая в войне с Японией (1894–1895), унижение Испании Соединенными Штатами в их скоротечном военном конфликте (1898), равно как и отступление французов перед британскими силами во время Фашодского кризиса в верховьях Нила (1898–1899), интерпретировались как доказательства того, что принципы «естественного отбора» справедливы не только для животного мира, но и в отношении целых стран. Великие державы теперь воевали не просто решая какие-то европейские вопросы, как это было еще в 1830-м или даже 1860 году, а за рынки и территории в других частях мира.