Олег Будницкий - Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Бурцеву не удалось сплотить русских революционеров на платформе чистого терроризма. Уж очень схематичной и прямолинейной выглядела его программа [308]. Больше преуспели деятели, открыто принимавшиє народовольческое «наследство», но стремившиеся «модернизировать» его в духе веяний времени.

В 1901 году парижской «Группой старых народовольцев» был издан первый номер журнала «Вестник русской революции», под редакцией Н.С.Русанова. В программной статье сразу заявлялось, что «мы считаем себя идейными продолжателями «Народной воли». Правда, свою программу продолжатели народовольцев собирались выводить из окружающих условий, прежде всего из развития капитализма «в его разрушающих и созидающих формах». Отношение к террору формулировалось следующим образом: «Верные традициям Исполнительного комитета, мы смотрим на террор как на необходимое, хотя и печальное, орудие борьбы с правительством, которое само отказывается от человеческих форм самозащиты. И, как Исполнительный же комитет, мы полагаем, что систематический террор может оказаться целесообразным лишь в руках организованной партии. Не забудем, что террористическая деятельность "Народной воли" отвечала насущной необходимости революционной борьбы, отвечала исторической, до сих пор еще не решенной задаче низвержения самодержавия, отвечала, наконец, настроению всех живых сил общества. Но уж, конечно, не из заграницы мы будем призывать людей к террору (явный намек на бурцевские издания. — О.Б.) и ограничиваемся простым напоминанием о той точке зрения, на которой стояли двадцать лет назад наши товарищи...» [309]

В этом же номере была опубликована заметка М.Р.Гоца (псевд. А.Левицкий), в которой на месте заголовка стояли выразительные цифры: «1881—1901». Гоц писал, что «титаническая борьба конца 70-х годов, достигшая кульминационной точки 1-го марта, может до сих пор дать нам полезные указания, которые, в связи с уроками нашего современного революционного опыта, помогут, наконец, русским социалистам выйти на широкую дорогу решительной борьбы < самодержавием во имя интересов трудящегося большинства» [310]. Он предостерегал против сужения программы и тактики «Народной воли», против абсолютизации какой-либо одной ее стороны — заговорщичества пропаганды и агитации среди рабочих, или террооа' Надо вернуться, настаивал Гоц, к широкому пониманию «форм социалистической и политической борьбы», свойственному народовольцам [311]. Разумеется, террор занимал почетное место среди этих форм — но лишь в сочетании с другими.

Очевидна идентичность принципиальных статей «Вестника...» с «установочными» статьями в эсеровских изданиях. Это вполне закономерно: писали их нередко те же самые люди. Со второго номера «Вестник...» стал официальным теоретическим органом эсеров, а Михаил Гоц — одним из лидеров партии и, кстати, заграничным представителем Боевой организации. В отличие от эмигрантов, путь к идейному одобрению террора у революционеров народнического толка, действовавших в России, был более извилистым. Один из основоположников партии эсеров А.А.Аргунов вспоминал, что «много споров кипело... вокруг вопроса о народовольческой тактике, в особенности о терроре, и я не помню ни одного из тогдашних народовольцев, который отстаивал бы во всей неприкосновенности догму народовольчества, не допуская никаких поправок» [312].

На съезде социально-революционных групп в Воронеже в августе 1897 года наибольшие дебаты вызвал вопрос о терроре. Его в принципе признавали все участники съезда, но одни «находили нужным выставить его в программе и начать немедленно проводить в жизнь», большинство же считало это преждевременным и решило о нем пока молчать, так как «о терроре не говорят, но его делают». На съезде в Полтаве в ноябре того же года «южные» социалисты-революционеры утвердили проект программы, в котором о терроре говорилось глухо», определенно он рекомендовался лишь как средство самозащиты [313].

На съезде «южан» в Киеве в августе 1898 года мнения относительно методов политической борьбы вновь разошлись: одни безусловно отрицали террор, другие же, признавая террор, откладывали его применение до образования сильной рабочей партии, «от имени и во имя которой» должна была вестись террористическая борьба. Наконец, как результат съезда «Южной партии социалистов-революционеров», состоявшегося в Харькове летом 1900 года, в ноябре того же года в Киеве был отпечатан «Манифест партии социалистов-революционеров», в котором совершенно не упоминалось о терроре. Народнические критики находили в нем много социал-демократической идеологии [314].

Иначе подошли к террористическому «наследству» участники «Северного союза социалистов-революционеров», конституировавшегося в Саратове в 1896 году (затем его «центр» переместился в Москву). В 1898 году «северяне» издали программу под названием «Наши задачи». В нее был включен специальный раздел «Средства революционной борьбы» Деятельность террористическая и массовая революционная борьба». В нем обосновывалась особая роль революционной партии в деле завоевания политической свободы. По мнению составителей программы, в условиях абсолютизма, защищенного «миллионной армией», создание массовой социально-революционной партии невозможно. Следовательно, надо предварительно разрушить существующий политический строй, и это должна взять на себя партия, основанная «на принципе заговора» [315].

«Одним из сильных средств борьбы для такой партии, диктуемых нашим революционным прошлым и настоящим, — говорилось в программе, — явится политический террор, заключающийся в уничтожении наиболее вредных и влиятельных при данных условия лиц русского самодержавия. Систематический террор совместно с другими, получающими только при терроре огромное значение формами открытой массовой борьбы (фабричные и аграрные бунты , демонстрации и и проч.), приведет к дезорганизации га террористическая деятельность прекратится лишь с полным достижением политической свободы» [316].

Таким образом, с одной стороны подчеркивалось значение массовой борьбы, с другой — указывалось, что она может принести пользу только при наличии террора, является как бы приложением к нему. Кроме главного назначения террора, как средства дезорганизации правительства, перечислялись его функции как средства агитации и пропаганды, самозащиты и «охранения» организации, традиционно упоминалось о терроре как средстве борьбы, «подрывающем обаяние правительственной власти» и т.д. [317]

«Наши задачи» без восторга были встречены «южными» социалистами-революционерами. Аргунов писал впоследствии: «От киевского союза мы получили известие, что при обсуждении нашей программы вышли разногласия, причем... большинство было против включения в программу пункта о терроре, чтобы не отпугнуть многих, что этот пункт вообще неуместен в программе, что не надо давать повода трактовать социалистов-революционеров как простых террористов, толкующих о массовой борьбе, о работе в массах и пр[очем] так, только для видимости...» [318]