Фриц Гаузе - Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города

Фридрих Вильгельм Ⅰ, во всех отношениях прямая противоположность своему отцу, целеустремлённо, по-волевому, а в необходимых случаях и твёрдой рукой превратил страну в то, что мы понимаем под Пруссией. Его жизнь была работой во имя государства. Он залечивал нанесённые чумой раны, щедро восстанавливал опустошённую провинцию, и, невзирая на сословные и местные традиции, превратил Восточную Пруссию в составную часть, в краеугольный камень государства. С помощью новых людей и новых мероприятий он включил город Кёнигсберг в абсолютистское государство.

Новый стиль молодого короля проявился уже во время церемонии присяги. Она продлилась всего один час и была проведена между смотром войск в Кляйнхайде под Кёнигсбергом и посещением администрации и казначейской палаты. На торжества не оставалось времени.

В первую очередь король заботился о своих солдатах. Он увеличил гарнизон Кёнигсберга и создал для него два новых центра, превратив старый, на его взгляд, бесполезный парк Люстгартен в учебный плац (Парадную площадь), на краю которого намечалось построить гарнизонную церковь, и построив для начальника гарнизона служебное здание, походившее на замок, на территории каретного двора у рынка Россгертен Маркт. Оно затем много раз перестраивалось и до последнего времени использовалось как офицерский клуб и военное служебное помещение. К этому зданию в начале улицы Кенигштрассе примыкал квартал генералитета, заканчивавшийся возведённым в 1711 году Остауским замком; в 1731 году король купил его, а затем перестроил под свою резиденцию. Он неохотно жил в большом старом замке; кроме того, по Кёнигштрассе проходила дорога на смотровой плац передового форта Кальтхофа, который под названием Девауер Платц стал первым учебным плацем прусской армии. Кроме нескольких конюшен и старой крепости Фридрихсбург, других зданий или казарм, принадлежавших армии, ещё не было. Полки были распределены по городским районам и расквартированы в бюргерских домах по слободам; солдаты маршировали на улицах и площадях перед своими квартирами.

Укрепление королевской армии означало конец гражданского ополчения. Города должны были сдать старые орудия, а военные подразделения гильдий и цехов выступали только по торжественным поводам, например, в качестве бутафории во время визитов монархов; лишь в гильдии стрелков сохранились остатки прежней воинской повинности граждан. Порочная практика вербовки рекрутов являлась злом, которое король терпел, невзирая на многие протесты. Так, например, немало высокорослых студентов вынуждены были спасаться бегством от вербовщиков, в их числе и молодой доцент Иоганн Кристоф Готтшед, который прославился впоследствии в Лейпцигском университете.

Кроме уже упомянутых военных построек Фридрих Вильгельм Ⅰ обогатил город только одним значительным зданием — гугенотской церковью на Кёнигштрассе, которая была освящена в его присутствии в 1736 году. Она была последней постройкой Унфридта. После того, как грандиозно задуманное архитектурное оформление Парадной площади не было приведено в исполнение, этот гениальный зодчий вынужден был ограничиться мелкой работой, руководя выпрямлением улиц и устранением препятствий для транспорта. Жертвой этой деятельности стала большая часть средневековых городских укреплений и почти все башни и ворота. Сохранилось до ⅩⅨ столетия только трое ворот и остались те части городской стены, которые не являлись транспортной помехой. Они постепенно разрушались, служа как бы каменоломней для новостроек, как, например, в 1768 году для восстановления сгоревшей лёбенихтской церкви. Скромным, но в буквальном смысле заметным прогрессом в облике улиц стало введение уличного освещения. До этого довольствовались сосновыми факелами или переносными фонарями. В 1731 году магистрат приобрел 1241 масляный фонарь. Они горели только в зимние ночи. Когда же у магистрата не хватало денег на масло, то улицы оставались, как и прежде, неосвещёнными.

Не было ни одной области в общественной и хозяйственной жизни, в которую бы король не вмешивался, направляя и воспитывая. В первые два десятилетия его правления на Кёнигсберг вылились целые потоки указов, которые почти ничего не оставили без изменения, часто к неудовольствию граждан. Но они осмеливались разве только на подобострастные замечания, но никак не на открытые протесты. По этим указам Кёнигсберг подчинялся Берлину или, как тогда говорили, «шагал в ногу с Берлином», и был окончательно включён в империю. Эти указы можно здесь только перечислить: установление берлинских мер и весов, новый порядок акцизов, учреждение королевского торгового суда (Коммерческой коллегии), уголовной, медицинской и сиротско-попечительской коллегий, генеральной привилегии для пивоваров, введение законов о ремесленниках, об одежде и каретах, о прислуге, о почтовом ведомстве и извозе, о торговле, о рынках, о снабжении дровами, о мельницах и множество других. Особенно много споров вызвали мероприятия, при помощи которых король хотел переключить экономику на потребности государства: запреты на ввоз и вывоз, установление цен, складское хозяйство и особенно введённое в 1723 году положение об устройстве специальных зерновых рынков. Когда в 1721 году в результате богатого урожая цены на зерно упали, друг и доверенный короля Леопольд фон Дессау предложил отделить внутренний хлебный рынок от внешнего, предусмотрев для внутреннего Альтштадский рынок и Соборную площадь. Для иностранной торговли выделялись два специальных зерновых рынка на Прегеле, окружённые частоколом и охраняемые солдатами. Цены здесь устанавливались чуть ниже берлинских, передававшихся в Кёнигсберг по почтовым дням, ибо «каждому начальнику надлежит следить за тем, чтобы при дарованном нам Богом благословенном урожае хлеба не возникло удорожания и, таким образом, никому не грозила нужда». Ценорегулирующий рыночный закон распространялся также на лён и кожу. Если этот закон диктовался намерением удержать низкие цены как для потребителей, так и для производителей, то своим серьёзным вмешательством в торговлю солью король преследовал другую цель — вытеснить заграничную соль с кёнигсбергского рынка и заменить её своей из Халле. Подобные вмешательства нарушали издавна устоявшуюся в Кёнигсберге торговлю зерном и солью. Польша и Литва стали избегать этот город. Из-за подобных и других мер кёнигсбергские купцы пришли к мнению, что берлинские власти ставят бранденбургские интересы выше прусских. Только в 1727 году король решился закрыть специальные зерновые рынки и снова разрешил ввоз французской соли. Но торговля хлебом была ограничена в пользу собственного сельского хозяйства. В урожайные годы ввоз иностранного зерна запрещался.