Рональд Кларк - Рождение бомбы

Теперь это может показаться преувеличением и переоценкой единственного вида оружия, которое к тому же в наши дни превзойдено еще более эффективными средствами разрушения. Но в 1940 г. уже подсчитали, что взрыв атомной бомбы по своим разрушительным последствиям будет эквивалентен взрыву многих тысяч тонн условного взрывчатого вещества (Роттердам был стерт с лица земли всего 94 тоннами взрывчатки). Таким образом, меры по обеспечению строгой секретности имели первостепенную важность. Многим ученым, участвовавшим в проекте по созданию атомной бомбы, как мы уже видели, из-за их национальности был запрещен доступ к разработке такого вида военной техники, как радар. Одни были иностранцами или даже иностранцами из вражеского лагеря. Другие только недавно натурализовались и до получения британских паспортов подвергались тщательнейшей проверке. Но проверка обеспечивала лишь частичную уверенность в сохранности тайны военных изысканий. Теперь эти люди работают так добросовестно, что трудно представить себе, каким образом можно было применять к ним выражение «иностранец из вражеского лагеря». Все же какой бы искренней ни была в 1940 г. их лояльность, необходимость в предосторожностях, как они сами убедились, существовала. К методам генерала Франко, известным пол названием пятой колонны, Гитлер добавил прием насаждения своей агентуры среди беглецов из Третьего рейха, именно среди тех мужчин и женщин, в отношении которых можно было рассчитывать — иногда оправданно,— что им будут доверять в тех странах, куда они бежали.

В самом понятии «ученый» была заложена еще одна причина если не для недоверия, то по крайней мере для тревоги. Не то, чтобы ученых подозревали в нелояльности. Беспокойство порождалось складом ума ученого. Не заявил ли Резерфорд, что «наука интернациональна и должна оставаться таковой»? Не сражался ли он настойчиво с правительством, после того как один из его сотрудников, Петр Капица, возвратился в коммунистическую Россию в 1934 г.? Разве не он настоял на обеспечении России ценным оборудованием, с которым Капица работал в Кембридже, и разве не он дал указание Кокрофту переправить это оборудование в полной сохранности? Никто, конечно, не думал, что ученым во время войны надо доверять меньше, чем простым людям, но считались с тем, что их рефлективные действия если не интернациональны, то по меньшей мере не национальны,— они привыкли обсуждать свои проблемы на языке законов природы.

Проблема секретности решалась разными путями. Во-первых, никому не давалось никаких предпочтений и никто не освобождался от соблюдения любых правил и ограничений. Эти ограничения иногда входили в противоречие с частными вопросами самой работы. Но все же они представляли собой меньшее из двух зол Во-вторых, мудрое разделение «Мауд Комитти» на технический и политический комитеты привело к определенному порядку: физики и другие ученые могли свободно, не сдерживаясь, обсуждать друг с другом все, что касалось научных проблем, а лица, принадлежащие к более ограниченному кругу, могли обсуждать общие вопросы ведения войны, британских поставок, трудности ненаучного характера и, что важнее всего, будущие планы. В-третьих, всюду, где было возможно, проводилась политика «изолирования». Но осуществлялась она не столь грубо, как это позднее практиковалось в американском проекте, а более тактично и разборчиво.

Такие люди, как Пайерлс и Фриш, помогали руководителям разведывательной службы воссоздать картину того, что происходило в Германии, хотя сами они немного знали.

Не допустить неумышленного раскрытия тайны работ было относительно просто. Этому помогали: закодированное название самого комитета Томсона; использование двойных конвертов— один внутри другого (человек, случайно вскрывший первый конверт, не мог нечаянно узнать то, что ему не было положено); проволочное заграждение вокруг опытного завода по разделению изотопов, который в конце концов был построен в Райдаймвайне (Северный Уэльс), и пущенная версия о том, будто этот завод изготовляет искусственную резину,— все эти обычные приемы были достаточны для сохранения тайны. Но лишь до тех пор, пока противник их не заметил. Одно лишь то, что работа физиков-ядерщиков ведется в тайне, само по себе могло оказаться ключом.

В 1940 г. многим физикам в Британии казалось самым опасным обронить какой-либо намек, ухватившись за который противник мог судить о возможности изготовления урановой бомбы. Томсон придавал большое значение сохранению в тайне всех исследований. Большинство людей, принимавших участие в работе «Мауд Комцтти», являлось членами Атенеума. Приезжая в Лондон из Оксфорда или Кембриджа, Бнрмингама или Ливерпуля, они регулярно посещали этот клуб. Не было особых оснований сомневаться в честности или благоразумии членов клуба. По беззаботная болтовня порождает безответственность. «Поэтому мы условились,— рассказывает Томсон,— как отвечать, если нас будут в клубе спрашивать относительно прогресса в области ядерных исследований. Не нужно было употреблять слов «атомная энергия». Ничто не могло бы более быстро возбудить подозрений. Итак, мы согласились придерживаться такой линии: мол, думаем.

что кое-какие работы, может быть, и ведутся где-нибудь в Британии, но, как нам кажется, очевидно, все это весьма неопределенно и вряд ли может иметь какое-нибудь значение в настоящей войне».

Та же самая линия проводилась и в тех университетах, где осуществлялись ядерные исследования. «Такой простой факт, что ядерное деление принималось всерьез, был секретом,— вспоминает Пайерлс.— Для сохранения секретности было решено не употреблять слова «секретно». Так делалось даже в отношении бумаг и разных научных документов, которые мы писали. Чтобы избежать этого привлекающего к себе слова, мы изготовили небольшой резиновый штамп в виде звезды. Документы, действительно секретные по своему содержанию, имели на себе просто штамп со звездой. Когда попадался документ в высшей степени секретный, я, бывало, ставил на нем две звезды. Они не привлекали излишнего внимания, но свою роль выполняли, и никто, за исключением участвовавших в работе, не знал, что они действительно означают». Здесь, конечно, помогал и сам характер ядерной физики, доступной лишь посвященным. Немногие из людей, читая случайно такие документы, были бы в состоянии понять язык высшей математики, на котором большинство из них было написано, и еще меньше — оценить их значение.

«Впоследствии,— рассказывает Пайерлс,— мы пользовались двойными конвертами и тому подобными вещами. Мы должны были получать расписки за каждый нумерованный экземпляр и затем уничтожать копии и копирки». Масштаб предприятия был настолько невелик, что Пайерлс зачастую самостоятельно справлялся с задачей удаления этих «секретных отходов», сжигая их в университетской мусоросжигательной печи. Немцы в те дни очень внимательно следили за всем, что выходило из университетов. Делали это они столь же тщательно, как и англичане, просматривавшие все немецкие университетские материалы.