Александр Куланов - Ощепков

Первого человека, который потом расскажет на допросе об Ощепкове (во всяком случае из тех, о ком мы это точно знаем), взяли весной. 2 апреля был арестован Роман Ким — японовед и сотрудник контрразведки, как мы помним, тоже учившийся в Японии, хотя и не в семинарии. Ким по Восточному институту знал Трофима Юркевича (он там учился, а Юркевич — преподавал). Тот выполнил просьбу Романа Николаевича, увлекавшегося ниндзюцу и много слышавшего о дзюудо, и познакомил его с Ощепковым, который как раз прибыл в Москву [328] ЦА ФСБ РФ. Д. Р-23731. Т. 1. Л. 53. . Начались допросы.

2 июня, выступая на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны Союза ССР, Сталин с некоторым, как кажется, удивлением, разочарованием и гневом объявил, что советская разведка оказалась полностью заражена японскими и немецкими агентами. Открылась настоящая «охота на ведьм». Уже арестованных людей начали допрашивать повторно, «выявляя» их связи на воле, фиксируя любые случаи общения с иностранцами, жизни за границей и больше ничего. Снова особое внимание оказалось направлено на тех, кто был связан с Германией и Японией, — во исполнение директивы органов госбезопасности. Сначала потихонечку, выхватывая пока по одному, начали брать востоковедов и «харбинцев», не служивших в органах.

6 июня 1937 года был арестован идеолог сменовеховства Николай Васильевич Устрялов. «Сменовеховцем устряловского толка» назвали Ощепкова в анкете во время работы в Разведупре. 14 сентября Устрялова расстреляли как японского шпиона. Понятие «…устряловского толка» из неприятного факта биографии быстро трансформировалось сначала в обвинение, а потом и в приговор.

8 июня Василий Ощепков подготовил очередное письмо на имя спортивного руководства страны о состоянии дел в преподаваемой им системе. На этот раз, вновь объясняя, что такое дзюудо, он был уже куда осторожнее, чем прежде. Теперь в изложении Василия Сергеевича «дзюудо… представляло собой прежде всего один из видов борьбы вольного стиля», и все на этом, и никакой лишней «японщины», которая могла бы быть воспринята как преклонение перед потенциальным противником в войне [329] Цит. по: Додзё. Спецвыпуск. М., 2007. С. 62–63. . Он уже все понимал. Раньше упоминание Японии в статьях Ощепкова было прямым указанием на то, что дзюдо — «вражеское изобретение», которое можно поставить на службу Советской стране. Тогда ему еще казалось возможным кого-то в чем- то убедить. Теперь риторика Василия Сергеевича меняется, подстраивается под новый газетный тон — нормальная реакция советского человека на «колебание генеральной линии». Но уже поздно.

Между прочим, в том же письме снова, как будто отвечая далеко вперед, в будущее, тем, кто десятилетия спустя будет считать, что дзюдо Ощепкова представляло собой исключительно спортивную борьбу (в отличие от якобы боевого самбо Спиридонова), автор письма замечал: «С точки зрения пропаганды комплекса самозащиты дзюудо… выступления имели, безусловно, положительную сторону, но зато у зрителя складывалось впечатление, что дзюудо не борьба, а самозащита, что это сугубо прикладная система, которая не имеет ничего общего со спортом».

Так что Ощепкова беспокоило как раз то, что боевая часть его системы оттесняет на задний план спортивную, и в письме он, наоборот, просил увеличить ему количество часов на преподавание дзюудо как борьбы. Василий Сергеевич с грустью и разочарованием отметил, что начиная с 1931 года никто из спортивного руководства — от директора Института физкультуры до главы Спорткомитета страны ни разу не присутствовал на соревнованиях по дзюудо. Это, по мнению Ощепкова, привело к плачевным последствиям и откату в развитии борьбы на позиции начала 1930-х: к 1937 году, когда «вольная борьба» советского стиля вроде бы начала завоевывать долгожданные прочные позиции в армии, дзюудо исключили из программы физкультурных техникумов, из учебного плана институтов физкультуры на 1937–1938 годы, была сорвана встреча клубов Москвы и Ленинграда. Он снова и снова просил вернуть преподавание дзюудо, открыть дополнительные курсы, дать возможность дзюудо дышать полной грудью. Тщетно: все это писалось тогда, когда сам по себе любой термин японского происхождения звучал как приговор.

7 июля на окраине Пекина произошла стычка между японскими и китайскими солдатами — так называемый инцидент на мосту Марко Поло (Лугоуцяо). Завязалась перестрелка, длившаяся… более восьми лет — началась Вторая японо-китайская война, которую в самом Китае считают началом Второй мировой. Немедленно выросло напряжение на границе СССР и японского марионеточного государства Маньчжоу-Ди-Го. Дальняя авиация СССР готова была по первому сигналу вылететь на бомбежку Токио с аэродромов под Владивостоком. Одновременно японцы накапливали силы в Маньчжурии, в направлении Приморья и у монгольской границы — до боев на Хасане и Халхин-Голе оставалось совсем немного времени. Но пока Квантунская армия оттачивала боевое мастерство на китайцах, НКВД привел свои территориальные подразделения в финальную степень готовности к проведению чистки «японских шпионов» и «харбинцев», что для чекистов было одно и то же.

В июле повторно пришли за Николаем Петровичем Мацокиным. После освобождения в 1934 году он уволился из разведки и занимался наукой. Получил квартиру напротив Матросской Тишины, каждую ночь слышал, как с лязгом открываются и закрываются ворота, впуская очередную порцию обреченных. Стараясь выглядеть как можно более лояльным власти, со всей силой своей энергичной натуры набрасывался в печати и на собраниях на коллег, недостаточно, по его мнению, преданных делу коммунизма. Не помогло. Мацокина расстреляли 10 октября в Москве.

В начале августа вышел очередной, 14-й номер журнала «Спутник агитатора» с разгромной статьей одного из самых речистых воинствующих безбожников Союза ССР Бориса Кандидова. Статья называлась «Церковные шпионы японского империализма». Четыре страницы убористого текста были посвящены разоблачению связи Японской православной церкви с врагами советской власти, Советского государства. Многое в этой статье правда, многое — ложь. Разбирать, где что, в 1937 году никто не собирался. Упоминалась в ней и Токийская православная духовная семинария, в которой учился Василий Сергеевич и о которой еще в 1917 году посольский священник Петр Булгаков писал: «…школа в Токио, носящая название “православная духовная семинария”, в свое время издала руководство для разведчиков-японцев с целью помочь делу допроса русских» [330] ГАРФ. Ф. P-5973. Оп. 1. Д. 114. Л. 33. . Правда, «товарищ Кандидов» был не в курсе, что в семинарии учились русские подростки, а потому обрушился только на японских ее выпускников: «Воспитанники Суругадайской семинарии, получившие образование за счет миссии… командируются переводчиками в японские полки, находящиеся в Сибири, где благодаря недурному знанию русского языка оказывают немалую услугу по изучению столь интересующего японцев материка. <���…>…услуги, которые японские церковники оказывали оккупационной армии, выражались не только в “изучении материка”, но также в самой разнообразной шпионской деятельности и содействии войскам. Благодаря знанию русского языка и своему церковному званию японские православные попы устанавливали нужные связи, собирали шпионские сведения, активно участвовали в борьбе с партизанским движением, помогали японским генералам… “Религиозная программа” японской разведки встречала и встречает поддержку со стороны ряда церковников и сектантов, мечтающих о свержении Советской власти и реставрации капитализма. Через своих агентов японская военщина много раз оказывала материальную поддержку религиозным организациям, которые она совершенно правильно считает одним из надежнейших орудий реакции и контрреволюции…»