Фернан Бродель - Структуры повседневности: возможное и невозможное

Первые случаи употребления табака известны нам по свирепым правительственным запретам (пока правительства не хватились, что табак дает превосходные возможности для роста фискальных поступлений; во Франции табачный налог был учрежден в 1674 г.). Эти запреты обошли вокруг света: в Англии — в 1604 г., в Японии — в 1607–1609 гг., в Османской империи — в 1611 г., в Могольской империи — в 1617 г., в Швеции и Дании — в 1632 г., в России — в 1634 г., в Неаполе — в 1637 г., на Сицилии — в 1640 г., в Китае — в 1642 г., в Папском государстве — в 1642 г., в Кёльнском курфюршестве — в 1649 г., в Вюртемберге — в 1651 г. {833} Разумеется, они остались мертвой буквой, особенно в Китае, где их возобновляли вплоть до 1776 г. С 1640 г. употребление табака в Чжили сделалось всеобщим. В Фуцзяни в 1664 г. «каждый держит во рту длинную трубку, зажигает ее, вдыхает и выдыхает дым» {834} . Табаком засаживали обширные районы, и он экспортировался из Китая в Сибирь, в Россию. К концу XVIII в. в Китае курили все — мужчины и женщины, мандарины и беднота, «вплоть до малышей в два фута ростом. Как же быстро меняются нравы!» — так восклицал некий чжэцзянский грамотей {835} . Так же было с 1668 г. и в Корее, куда культура табака была завезена из Японии около 1620 г. {836} Но разве не нюхали в XVIII в. табак лиссабонские мальчишки {837} ? Все виды табака, все способы его употребления были известны и приняты в Китае, включая (с XVII в.) и потребление табака в смеси с опиумом, пришедшее из Индонезии и с Тайваня стараниями голландской Ост-Индской компании. «Лучший товар, какой можно везти в Ост-Индию, — это табак в порошке, как севильский, так и бразильский», — напоминало объявление 1727 г. Во всяком случае, ни в Китае, ни в Индиях не возникнет такого движения против табака, по крайней мере курительного (не нюхательного!) табака, которое в XVIII в. какое-то время знала Европа и о котором мы плохо осведомлены. Само собой разумеется, «антитабачный» характер этого движения был лишь относительным: разве в Бургундии тогда не все крестьяне предавались удовольствиям курения {838} , а в Санкт-Петербурге — разве не курили все люди с достатком? Уже в 1723 г. количество табака, виргинского и мэрилендского, который импортировала Англия, чтобы реэкспортировать по меньшей мере две трети его в Голландию, Германию, Швецию, Данию, поднялось до 30 тыс. бочек в год и требовало для доставки 200 кораблей {839} .

Весельчак — любитель выпить (1629 г.). И при нем снаряжение истинного курильщика: трубка, табак, лучинки для прикуривания и жаровня. Картина Ю. Лейстер. Государственный музей, Амстердам .

Как бы то ни было, для Африки надлежит говорить о возросшей моде: там успех черного шнурового табака, третьесортного, но зато обмазанного патокой, вплоть до XIX в. непрерывно был «душой» оживленной торговли между Байей и Бенинским заливом, где активная подпольная работорговля просуществовала примерно до 1850 г. {840}

В разделах предыдущей главы, охватывающих потребление — от потребления мяса до потребления табака, — мы попытались провести границу между излишним и обычным. Чтобы закончить такое путешествие, остается коснуться жилья и одежды; это снова дает возможность рассмотреть параллельно жизнь бедняков и богачей. Ведь где роскошь могла проявиться лучше, чем в этих предоставлявших большой выбор областях — в доме, в обстановке, в костюме? Насколько же эта роскошь делается назойливой! Казалось, все ей принадлежит по праву. И это еще один случай сравнить между собою цивилизации: ни одна из них не прибегала к тем же решениям, что другие.

Что касается домов периода с XV по XVIII в., то мы едва можем выделить некоторые бесспорно общие, не чреватые неожиданностями черты. Увидеть, заметить все такие черты — об этом нечего и думать.

К счастью, в ста случаях против одного мы оказываемся перед стабильными реальностями, во всяком случае, перед медленной эволюцией. Многочисленные сохранившиеся или реставрированные дома переносят нас как в XVIII, так и в XVI и XV вв. и даже дальше — скажем, дома на Золотой улице пражских Градчан или в чудесной деревне Сантильяна, около Сантандера. В 1842 г. один наблюдатель заявил относительно Бове, что ни один город не сохранил такого числа старинных жилищ, и описал нам «штук сорок деревянных домов, восходящих к XVI и XVII вв.» {841} .

Кроме того, всякий дом строился или перестраивался по традиционным образцам. Здесь сила прецедента ощущалась более чем где бы то ни было. Когда после чудовищного пожара 1564 г. в Вальядолиде строились заново дома богатых, строительство потребовало каменщиков, представителей, впрочем, бессознательных, старого мусульманского ремесла {842} . Этим и объясняется реальный архаизм этих новых и таких красивых домов. Но привычки, традиции действовали повсюду: это старинное наследие, от которого никто не избавился. Такова, скажем, тенденция мусульманских домов к замкнутости. Некий путешественник, рассказывая о Персии 1694 г., резонно утверждал, что все зажиточные дома «там одной архитектуры. Посреди постройки всегда встретишь квадратный зал со стороной примерно в 30 футов, в центре которого заполненное водой углубление в виде маленького пруда, окруженного коврами» {843} . Для сельских жителей всего мира это постоянство характерно в еще большей степени. Увидеть в 1937 г. в районе Витории к северу от Рио-де-Жанейро строительство дома очень бедного крестьянина, caboclo , начинающееся с хрупкого деревянного каркаса, — значит получить в свое распоряжение документ, не имеющий возраста, действительный на протяжении сотен лет до сего времени {844} . И так же точно простые шатры кочевников из шерсти, зачастую сотканной на том же примитивном станке, что и в прежние времена, — они проходят без изменений через столетия.

Короче говоря, «дом», где бы он ни был, обладает устойчивостью во времени и неизменно свидетельствует о медлительности движения цивилизаций и культур, упорно стремящихся сохранить, удержать, повторить.

Повторение тем более естественно, что строительные материалы варьируют мало и навязывают в любом регионе некие вынужденные решения. Вне сомнения, это не означает, что цивилизации живут в условиях жесткого императива тесаного камня, кирпича, дерева или глины. Но здесь мы имеем дело с ограничениями, действующими в рамках длительной временной протяженности. Как замечает путешественник, «именно из-за отсутствия камня [добавим: и дерева] люди [в Персии] вынуждены строить стены и дома из глины». На самом деле речь идет о домах из кирпича, иногда обожженного, чаще — сырцового, высушенного на солнце. «Богатые лица украшают такие стены снаружи смесью извести, малахитовой зелени и камеди, которая придает им серебристый цвет» {845} . Тем не менее то были глиняные стены, и география объясняет это; но она объясняет не все. Людям тоже было что сказать.