Джон Норвич - История Сицилии

Правда, мечты о Ницце вскоре пришлось отложить на неопределенный срок. Сицилийцы не желали мириться с утратой собственной государственности; они восставали в 1820-м, в 1837-м и в 1848-м; 4 апреля 1860 года вспыхнуло новое народное восстание в Палермо. Пойди все согласно плану, это восстание должны были поддержать мятежные аристократы; но, как всегда бывает на Сицилии, план оказался опровергнут реальностью. Неаполитанские власти были тайно проинформированы, и мятежники попали в окружение еще до того, как успели покинуть свои дома. Всех, кого не убили на месте, казнили позже. Словом, восстание обернулось катастрофой; зато оно воспламенило искру, с которой начался пожар во всей северной Сицилии, и власти не имели возможности справиться со множеством очагов возгорания. Никакая цензура не могла помешать слухам, что растекались по острову, подпитывая пламя революции; самый «зажигательный» слух утверждал, что Гарибальди уже в пути.

Вообще-то молва выдавала желаемое за действительное; Гарибальди на самом деле занимался сбором средств на закупку «миллиона винтовок» – полковник Сэмюел Кольт уже отправил сотню своих превосходных револьверов из Нью-Йорка в знак поддержки; но стоило ему услышал о восстании на острове, как он начал действовать. Виктор-Эммануил отказал ему в просьбе выделить бригаду из состава пьемонтской армии (на том основании, что Пьемонт не воюет с Неаполем), но менее чем через месяц Гарибальди, уже очутившийся в Генуе, располагал внушительным количеством добровольцев. Их стали называть «Тысячей», хотя фактически этих добровольцев насчитывалось 1162 человека. Они представляли собой широкий срез итальянского общества. Около половины отряда составляли профессионалы – примерно 250 юристов, 100 врачей, 50 инженеров, несколько университетских преподавателей и священников; другую половину образовали выходцы из рабочих классов. Среди мужчин была и одна женщина – жена Криспи Розалия, переодетая мужчиной. Некоторые теоретически оставались республиканцами, но вожак ясно дал понять, что они собираются воевать не только за Италию, но и за короля Виктора-Эммануила; времени спорить уже не было.

Сам Виктор-Эммануил очутился в деликатной, мягко говоря, ситуации. Он всей душой желал всяческих успехов Гарибальди; на самом деле он гораздо больше симпатизировал мятежникам, нежели Кавур, который не мог преодолеть недоверия к лихому авантюристу. Но король хорошо понимал, что проявлять подобные симпатии публично будет чрезвычайно опасно. К счастью, у него имелся отличный повод не отрекаться категорически от действий Гарибальди: этот человек уже успел стать героем и был самой популярной на сегодняшний день фигурой в Италии. Тем не менее, если бы весь мир увидел, что король Пьемонта открыто поддерживает Гарибальди, за оружие взялся бы не только Неаполь, но и Франция с Австрией. В данных условиях, пока Гарибальди созывал добровольцев и готовил экспедицию, король настоятельно рекомендовал ему вести себя как можно неприметнее и сам старательно смотрел в другую сторону.

Гарибальди удалось арендовать два парохода, «Пьемонт» и «Ломбардо». В половине девятого вечера в субботу, 5 мая, облаченный в привычную красную рубаху, южноамериканское пончо и цветной шарф и вооруженный саблей, кинжалом и револьвером полковника Кольта, Гарибальди взошел на борт «Пьемонта» в Генуе и отплыл в соседнюю гавань Кварто, где ждали его сторонники. Лишь теперь он отправил единственное сообщение королю:

Стоны Сицилии, что изнемогает от боли, достигли моего слуха и разбередили мое сердце и сердца нескольких сотен моих товарищей по оружию. Я не поддерживаю восстание моих братьев на Сицилии, но раз они восстали во имя итальянского единства, стремление к которому воплощает собою Ваше величество, и против наигнуснейшей тирании нашего времени, я не колеблясь принимаю на себя руководство экспедицией .

Оба корабля вышли в море на рассвете следующего дня.

Стремясь избежать внимания флота Бурбонов и одновременно не желая доставлять неудобства Виктору-Эммануилу, вторгаясь в его территориальные воды у острова Сардиния, Гарибальди направился на запад, причем настолько далеко, что некоторые его сторонники решили, будто они плывут в Тунис или на Мальту; но корабли все же повернули на юг и в итоге – благополучно едва не протаранив друг друга в темноте – достигли Марсалы утром 11 мая. Город был совершенно не готов к обороне, и «Тысяча» смогла беспрепятственно проникнуть внутрь и спокойно отдохнуть перед продолжением пути. 14 мая в Салеми Гарибальди обратился к народу и официально принял на себя обязанности диктатора Сицилии от имени короля. Его речь, как сообщалось, была встречена бурными аплодисментами. А на следующий день на холме, известном как Пьянто-Романо, в непосредственной близости от Калатафими и всего в миле или двух от храма в Сегесте, краснорубашечники столкнулись с ожидавшим их войском Бурбонов.

Сражение 15 мая продолжалось несколько часов, причем в основном сводилось к рукопашной и штыковым атакам, а не к перестрелкам. Гарибальди знал, что его значительно превосходят числом; с другой стороны, он мог рассчитывать на солидное психологическое преимущество. Для каждого итальянца его краснорубашечники – за спинами которых были громкие победы в Южной Америке и в самой Италии – обрели поистине легендарную славу, крестьяне даже частенько приписывали им чудесную неуязвимость от пуль. Армия Бурбонов откровенно боялась и отнюдь не рвалась сражаться, а «Тысяча» билась за идеал, в который все ее члены страстно верили, и за вожака, чья необыкновенная харизма служила им постоянным источником воодушевления. Если они возьмут верх в первой битве, сказал им Гарибальди, велика вероятность того, что сопротивление падет; и тогда, буквально через неделю или две, они станут полновластными хозяевами Сицилии.

В военном отношении схватка оказалась равной: погибли 32 мятежника и 36 неаполитанцев, а раненых было около 150 с обеих сторон. Однако, что касается морали, в победе сомневаться не приходилось. Гарибальди оказался прав: перед ним больше не было никаких препятствий на всем пути до Палермо; наоборот, тысячи сицилийцев устремились под его знамена, а вот армия Бурбонов была вынуждена с боями пробиваться обратно в столицу через сельскую местность, охваченную восстанием. При Партинико бой длился четыре часа – с применением артиллерии, – и лишь тогда неаполитанцам удалось миновать город. Тех солдат, которые были убиты, разорвали на куски.

Но в Палермо находились еще 21 000 солдат, в том числе значительное количество австрийских и баварских наемников. Пускай Гарибальди уповал на поддержку местного населения, все шансы, разумеется, были против него. Исходная «Тысяча» сократилась в численности до примерно 750 человек, а новые добровольцы, преимущественно крестьяне, стекавшиеся в лагерь каждый день, не имели должной подготовки, страдали отсутствием дисциплины, и потому пользы от них было мало. Лобовая атака была обречена; выбрали окольный путь по окружающим горам. На рассвете 26 мая Гарибальди вошел в пригород Палермо. Военное командование Бурбонов ожидало нападения вдоль дороги на Монреале и разместило почти все свои силы к северу и западу от города; посему, подходя с юго-востока, «Тысяча» не встретила никакого сопротивления. Вдобавок Гарибальди поразился, когда к нему привели трех английских и двух американских офицеров с кораблей, которым случилось оказаться в гавани; и уж подавно он не предполагал увидеть венгерского корреспондента «Лондон таймс», который посвящал ежедневные статьи его действиям.