Петр Кропоткин - Этика. Том I. Происхождение и развитие нравственности.

Наметив эту цель, Спенсер подошел к нравственному вопросу, исходя из самых простых наблюдений.

Чтобы понять поступки людей и их образ жизни, надо их рассматривать, учил он, в известном смысле, как органическое целое, начиная с животных. Переходя от простейших животных к сложным и высшим, мы находим, что их поступки и образ жизни все больше и больше приспособляются к условиям окружающей их среды, причем в приспособлениях всегда имеется в виду, либо усиление личной жизненности, либо усиление жизненности вида, которая все теснее и теснее связывается с сохранением личности, по мере достижения в животном мире высших форм. Действительно, заботы родителей о потомстве уже тесно соединяют личное самосохранение с сохранением вида, и эти заботы растут и принимают характер личной привязанности по мере того, как мы переходим к высшим животным.

К сожалению, здесь приходится заметить, что, увлекаясь теорией борьбы за существование, Спенсер все еще не обратил достаточного внимания на то, что в каждом классе животных встречается у некоторых видов развитие взаимопомощи, и по мере того, как она приобретает большее значение в жизни вида, увеличивается долговечность особей и вместе с этим совершается накопление опытности, которое помогает данному виду в его борьбе с врагами.

Но приспособляться к внешним условиям еще недостаточно, продолжал Спенсер: по мере развития происходит также и общее совершенствование форм жизни. В человечестве уменьшается борьба за существование между людьми по мере того, как военный и грабительский род жизни заменяется тем, что можно назвать промышленным сотрудничеством. И рядом с этим появляются зачатки новых нравственных суждений.

Что называем мы хорошим и дурным? — Хорошим мы называем то, что отвечает своему назначению; дурным же мы называем то, что не отвечает своей цели, что не соответствует ей. Так, хорош дом, который дает нам убежище от холода и непогоды. То же самое мерило мы применяем и к нашим поступкам: „Вы хорошо сделали, что сменили промокшее платье”, или же: „напрасно доверились такому-то”, причем мы этим определяем, что наши действия отвечали своей цели или нет. Но именно в этом и состоит постепенное развитие нашего поведения (§§ 3 и 4).

Цели также бывают разные. Оне могут быть чисто-личные, как в этих двух случаях. Или же они могут быть широкие, общественные. Оне могут иметь в виду жизнь не только личности, но и вида. (§ 5).

Притом и в тех и в других имеется в виду не только сохранение жизни, но и усиление жизненности; так что задача все расширяется и благо общества все более совмещает в себе благо личности. Хорошим мы называем, следовательно, такой образ действий, который содействует полноте и разнообразию нашей жизни и жизни других — то, что делает жизнь полною радостей, т. е. более полною по содержанию, более красивой, более интенсивной [191]. Так, Спенсер об‘ясняет зарождение и постепенное развитие нравственных понятий в человеке, вместо того, чтобы искать их в отвлеченных метафизических представлениях или в велениях религии, или наконец в оценке личных удовольствий и выгод, как это предлагают мыслители-утилитаристы. Нравственные понятия для него, как и для Огюста Конта, — такой же необходимый плод общественного развития, как и развитие разума, искусства, знания, музыкального слуха или чувства красоты (эстетического чувства). Причем можно было бы еще прибавить, что дальнейшее развитие чувства стадности, переходящего в чувство „круговой поруки”, т. е. солидарности или взаимной зависимости всех от каждого и каждого от всех представляет такой же неизбежный результат общественной жизни, как и развитие разума, наблюдательности, впечатлительности и прочих способностей человека.

И так несомненно, что нравственные понятия человека накоплялись в человеческом роде с самых отдаленных времен. Они проявлялись уже в силу общественной жизни у животных. Но отчего же развитие пошло в этом направлении, а не в противоположном? Почему не в направлении борьбы каждого против всех? Оттого, должна по нашему мнению ответить эволюционная этика, что такое развитие вело к сохранению вида, к его выживанию, тогда как неспособность развить эти качества общественности как среди животных, так и среди человеческих племен, роковым образом приводила к невозможности выжить в общей борьбе с природой за существование — следовательно, к вымиранию. Или же, как отвечает Спенсер, со всеми эвдемонистами, „оттого, что в поступках, приводивших к благу общества, человек находил свое удовольствие, причем людям, стоящим на религиозной точке зрения, он указывал, что в самих словах Евангелия „блаженны милостивые”, „блаженны миротворцы”, „блажен тот, кто заботится о бедных” говорится уже о состоянии блаженства, т. е. удовольствия от совершения таких поступков. Но такой ответ, конечно, не исключает возражения со стороны интуитивной этики. Она может сказать и говорит, „что такова, стало-быть, была воля богов или Творца, чтобы человек особенно сильно чувствовал удовлетворение, когда его поступки идут на благо других, или же когда люди исполняют веления божества”.

Чтобы мы ни считали мерилом поступков — высокое ли совершенство характера или правдивость побуждений, мы видим, говорит далее Спенсер, „что совершенство, правдивость, добродетель всегда приводят нас к удовольствию, к радости (Happiness), испытываемым кем-нибудь, в какой-нибудь форме, в какое-нибудь время — как к основной идее”. Так, что, продолжает он, никакая школа не может избежать того, чтобы конечною целью нравственности не признать известное желательное состояние духа — как бы мы его ни называли: удовольствием, наслаждением или счастьем (gratification, Enjoyment) [192]; однако, с таким об‘яснением этика, построенная на эволюции, т. е. на постепенном развитии человечества, не может всецело согласиться, так как она не может допустить, чтобы нравственное начало представляло только случайноенакопление привычек, помогавших виду в борьбе за существование. Почему, спрашивает, философ-эволюционист, привычки не эгоистические, а альтруистические, доставляют человеку наибольшее удовлетворение? Общительность, которую мы видим во всей природе, и развиваемая общественною жизнью взаимопомощь не представляют ли такого всеобщего средства в борьбе за существование, что перед ними личное, эгоистическое самоутверждение и насилие оказываются слабыми и несостоятельными. А потому чувство общительности и взаимной поддержки, из которых понемногу неизбежно должны были вырабатываться нами понятия о нравственности, — не представляют ли такого же основного свойствачеловеческой и даже животной природы, как и потребность питания?