Петр Кропоткин - Этика. Том I. Происхождение и развитие нравственности.

Во всем развитии нравственных чувств Спенсер видел, однако, одну лишь полезность. Никакого руководящего начала — умственного, или вытекающего из чувства, он не замечал. В одном быту людям было полезно воевать и грабить, и у них развились правила жизни, возводившие насилия и грабеж в нравственные начала. Стал развиваться промышленно-торговый быт и изменились понятия и чувства, а с ними и правила жизни и начала складываться новая религия и новая этика. С нею же вместе развивалось и то, что Спенсер называет подспорьем нравственного учения (про-этикой, „взамен этики”), т. е. ряд правил жизни и законов, иногда нелепых, как дуэль, и иногда довольно неопределенного происхождения.

Любопытно, что Спенсер, со свойственной ему добросовестностью, уже сам отметил некоторые факты, необ‘яснимые с его точки зрения исключительно утилитарным развитием нравственности.

Известно, что, в продолжение целых девятнадцати столетий со времени появления христианского учения, военный грабеж не переставал выставляться, как великая добродетель. Героями считаются по сию пору Александр Македонский, Карл, Петр I, Фридрих II; Наполеон. А, между тем, уже в индийской Махабгарате, особенно во второй ее части, учили иному. Там говорилось: — „Обращайся с другими так, как ты хотел бы, чтобы обращались с тобою. Не делай соседу ничего такого, чего бы ты впоследствии не желал бы себе. Смотри на соседа, как на самого себя”. Китаец Лао-Цзе также учил, „что мир — высшая цель”. Персидские мыслители и еврейская книга Левит учили тому же, задолго до появления буддизма и христианства. Но всего более противоречит Спенсеровой теории то, что он сам добросовестно отметил о мирных нравах таких „диких” племен, как, например, первобытные обитатели Суматры, или как Тхарусы в Гималаях, лига ирокезов, описанная Морганом, и т. д. Эти факты, а также масса таких же фактов, которые я дал во Взаимной Помощи относительно дикарей и человечества в так называемый период „варваров”, т. е. в „родовом” периоде, и масса других в уже имеющихся сочинениях по антропологии вполне установлены и они указывают, что, если при зарождении государства и в сложившихся уже государствах этика грабежа, насилия и рабства брала верх в правящих кругах, то в народных массах существовала со времен самых первобытных дикарей, другая этика: этика равноправияи, следовательно взаимного благоволения. Такая этика проповедывалась уже и практиковалась даже в самом первобытном животном эпосе, как на это указано мною во второй главе этой книги.

Во второй части „Начал (Principls) Этики“, т. е. в отделе „Индукции Этики”, Спенсер пришел к выводу, что нравственные явления чрезвычайно сложны и что из них трудно вывести обобщение. Действительно, его заключения неясны, и одно только он определенно стремился доказать — это то, что переход от военного быта к мирному промышленному ведет, как на это указывал уже Огюст Конт, к развитию ряда общественных миролюбивых добродетелей. Из чего следует, писал он, что „учение о прирожденных нравственных чувствах неверно в своей первоначальной форме, но оно намечает в общих чертахгораздо высшую истину, именно то, что чувства и идеи, устанавливающиеся в каждом обществе, приноровлены к преобладающей в нем деятельности” (§ 191).

Неожиданность такого, почти банального, вывода, вероятно, заметил каждый читатель. На деле же данныя, приведенные Спенсером и масса таких же данных, которые нам даст изучение первобытных народов, вернее было бы представить в такой форме: — Основа всякой нравственности— чувство общительности, свойственное всему животному миру, и суждение равноправия, составляющее одно из основных первичных суждений человеческого разума. К сожалению, признать чувство общительности и сознание равноправия основными началами нравственных суждений мешают до сих пор хищнические инстинкты, сохранившиеся у людей со времени первобытных ступеней их развития. Эти инстинкты не только сохранялись, но сильно развивались в разные времена истории, по мере того, как создавались новые приемы обогащения; по мере того, как развивались земледелие вместо охоты и торговля, городская промышленность, банковое дело, железные дороги и мореплавание, и наконец изобретательность в военном деле, как неизбежное последствие изобретательности в промышленности, словом все то, что давало возможность некоторым обществам, опережавшим другие, обогащаться трудом отсталых своих соседей. Последний акт этого развития мы видели в ужасающей войне, начавшейся в 1914 году.

Второй том своей Этики Спенсер посвятил двум основным понятиям нравственности — Справедливости и тому, что идет дальше простой справедливости и что он назвал „Благотворительностью — отрицательною и положительною”, т. е. то, что мы назвали бы Великодушием, хотя и это название не совсем удовлетворительно. Уже в обществах животных — писал Спенсер в тех главах, которые он вставил в свою этику в 1890-м году — можно различать хорошие и дурные поступки, причем хорошими, т. е. альтруистическими, мы называем те поступки, которые выгодны не столько для личности, сколько для данного общества и которые содействуют сохранению других особей или вида вообще. Из этого вырабатывается то, что можно назвать „Подчеловеческою Справедливостью”, которая постепенно достигает все большего развития. В обществе умеряются своевольные нравы, более сильные начинают защищать слабых, индивидуальные особенности получают большее значение, и вообще складываются характеры, нужные для общественной жизни. Вырабатываются, таким образом, у животных, формы общественности. Есть, конечно, исключения, но мало по малу они исчезают.

Затем в двух главах, посвященных справедливости, Спенсер показал, как сперва вырабатывалось это чувство из личных, эгоистических побуждений (боязнь мести обиженного или его товарищей, или же умерших членов рода) и как мало-по-малу вместе с умственным развитием людей создавалось чувство взаимной симпатии. А затем вырабатывалось и умственное понятие о справедливости, хотя его развитию, конечно, мешали войны: сперва междуродовые, а позднее — между нациями. У греков, как это видно из писаний мыслителей, понятие о справедливости было очень неопределенное. То же самое и в средних веках, когда за увечье или за убийство полагалось неравное вознаграждение пострадавшим, смотря по классу, к которому они принадлежали. И только в конце 18-го и в начале 19-го века мы находим у Бентама и Милля, что „каждый должен считаться за одного и никто не должен считаться за нескольких” (everybody to count for one and nobody for more than one), того же понятия равноправия держатся теперь социалисты. Но это новое начало равенства, которое — прибавлю я — начали признавать лишь со времен первой Французской Революции, Спенсер не одобряет: он видит в нем возможную гибель вида. А потому, не отрицая этого начала, он ищет компромисса, как он это делал уже раньше в различных областях своей синтетической философии.