Николай Костомаров - Казаки

— Шынкарю! Що сто:Иш, ёлопе! — кричал что было силы Дорошенко: — Свому панови, батькови гетманови горилки пиднось!

<<0, — подумал про себя Молявка: — вин не соромыться и тут же сам себе гетманом велычае. Так и на мене вин не . россердыться, колы я ёму як гетманови, подам належный до его лыст».

Шинкарь подносил Дорошенку с поклоном большую стопу, налитую до края горелкою. В это время протеснился Молявка и, ставши лицом к лицу перед Дорошенком, поклонился, подал грамоту и произнес:

— Ясневельможный пане! Лыст от ёго мылосты ясне-вельможного пана гетмана Ивана Самойловича.

— А! — сказал Дорошенко, быстро взглянувши на подателя. — Ты не кажы просто от гетмана лыст, а кажы от гетмана обох сторон Днипра, бо вин так себе именуе, хоча сю сторону тоди хиба осяде, як мене тут не буде. Подай лыст! Кто ты такий?

— Я, — отвечал Молявка, — Черныговського полку черниговськой сотни козак-рядовык. Послав мене полков-нык Васыль Борковский, а вин взяв сей лыст от наказного гетманського Левона Полуботка.

— Гетман обох сторон Днипра мабудь мене вже и за чоло-вика не ставыть. Посылае до мене такого простака! А чому злачного урядового не"прыслав? Було б тому полковныкови, що тебе до мене выправыв, було б ёму самому сюды приихать да в ноги мени поклоныться, — сказал Дорошенко.

— Того я не знаю, пане ясневельможный гетмане! — сказал Молявка: — Бо я чоловик пидначалный. Региментар мий мене позвав и дав сей лыст до твоей мылосты. Мушу. слухаты!

— Правда, чоловиче, — сказал Дорошенко: — бачу, що у тебе голова не сином напхана. Ты хоч простак, а вже колы до мене прийшов, так став мий гость. Пий з нами горилку. Шынкарю, налий ёму.

Шинкарь налил стопу горелки и подал Молявке. Козак поднял ее вверх и крикнул:

— Доброго здоровья и в усим счастлывого повоженя, пане ясневельможный гетмане!

С этими словами он выхилил всю стопу.

— Як тебе звуть, козаче? — спросил Дорошенко.

— Яцько Молявка-Многопиняжный, — проговорил посланец.

— Грошей, выдать, багато було у батькив, що так продражнылы! Але хоч бы и у тебе самого було грошей много, а все таки не слид було посылаты простого рядо-выка до мене. Вуехович! — сказал он, обратившись к своему писарю: — Чытай усий громади! Я гетманом не сам собою став; и сам собою без громадськои рады ничого не чыню.

Вуехович, человек невысокого роста с красноватыми хитрыми глазами, взявши принесенный <<���лист>>, стал читать его, произнося тонким почти женским голосом:

«Мой велце шановный, ласкавый добродею, пане а пане гетмаНе чигиринский! По указу царского пресветлаго величества послалисьмо с купной порады его милости боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского, стольника Григория Ивановича Косагова с выборными царскими ратными людьми и генерального бунчужного Левона Полуботка с четырьма козацкими полками и с нашею конною надворною компанеею ку Чигирину, поиеже многократне и многообразие твоя милость ему боярину и мне гетману обеих сторон Днепра обещал еси своею особою прибыти до нас в обоз для принесения присяги его царскому пресветлому величеству, обаче тое твоеи милости обещане доселе не совершено делом».

— Стривай! — прервал чтение Дорошенко. — Як не совершено дилом! Свидки мени уси чыгирынци и панове запорозьци, що прииздылы до. мене того минулого року в мисяци октябри, с котрых деяк:И и ныни тепер прытомни суть, як я тоди выконав присягу царському пресвитлому велычеству перед паном кошовым отаманом Иваном Сир-ком и перед донським атаманом Фролом Минаенком в при-томности многих товарищей вийська нызового сичевого и донського, а на-потым и санжакы турецьки отослав на сто-лыцю в Москву. А поповыч гетман пыше, буцим обитныця моя не совершена дилом! Батько Яненко, чы ты возыв санжакы в Москву?

— Я, пане гетмане! — отвечал Яненко.

— А гетману поповычу хочетвся, щоб я ёму поклоныв-ся? — продолжал Дорошенко. — Инше дило вирою-правдою цареви гасудареви служыть и добра хотить, а инше

царськым подданным кланятысь. Я вирный подданный 'И слуговець царському пресвитлому велычеству, як прысягав' ему, а поповичеви кланятысь не хочу.

Он поднял вверх налитый горелкою кубок и громогласно' проговорил:

— Пью, на тым пью, що мени гетманови поповичови клейнотив не отдавать. Панове запорозьци и вы вси панове чыгирынци громадо! Заступыться за мене! На що се на вкруги Чигирын оступыло московське и барабашевське вий-сько? Я цареви не ворог, не супостат, а такий же вирный подданный, як воны вси. Боны мусять отойты от нашого города. Молявка-Мйогопиняжный! Перескажы те, що ты от мене чув. Не хочу Самойловичеви поповичеви кланятыся, а сам поеду в Москву, побью чолом царському пресвитлому велычеству самому, а не ёго царському бояринови и не гетманови барабашському поповычеви. А колы не одийдуть и мене не пропустють, так я сяду на кухву с порохом и спалюсь, и вси чыгирынци разом зо мною пропадуть. Не-хай грих на тых буде, що не хотять святого покоя и бра-тернюю вийну зачынають. Я до их с щырым сердцем, а воны на мене з ножем. Я покою хочу, а воны йдуть на мене. войною на втиху бусурманам хреста святого ворогам. Да ще мене перед царським пресвитлым велычеством и перед усим христиансьтвом оговорюють. Запорозьци и вы вси чыгирынци! Не выдавайте мене, як донци колысь Стеньку свого выдалы!

— Не выдамо, не выдамо! — кричали запорожцы, стоявшие кучкою в красных жупанах.

‘ — Не выдамо, вси одын на одному головою нало

жим! — произносили чигиринцы вслед за сечевыми гостями; многие хотели бы выразиться иначе, да не смели: каждый не ручался, чтобы все поддержали голос, противный гетманской воле.

— Ще козацька не вмерла маты! Казав колысь вичнос-лавнои памьяты батько Зинов-Богдан Хмельныцкий! — продолжал Дорошенко с увеличивающимся задором. — Колы наше не в лад, то мы з нашим и назад. Колы так, тр ' мы' упъять бусурмана в помич поклычем. А щож робыть! Колы свои браття христиане так нам не мылостыви — зне::' воли приходыться у бусурмана ласки прохаты. Не бийтесь, ^ братци чыгирынци, моя люба громадо! Подасть Бог нам рятунок проты сих немылостывцив, що хотилы б нас _в ложци воды втопыты: Прийдуть на одсичь рам бусурманы и тоди москали и барабаши будуть як зайци утикаты от Чигирына. Уже то було з ными. Памятайте, як четвертого

року прыходылы пид самый Чыгирын гетман попович и боярин Ромодан з велыкимы сылами, одначе, почувши, що хан ёго мылость иде с своими ордами, мусылы отступыться, а хан переризав им шлях до Черкас. Ледвеледве, утратыв-ши многих, добиглы до Днипра и срамотка утеклы в свою сторону. И тепер з ными теж станеться. Ось пидождать прийдеться килька-день, прийде салтаи Нураддын з ордою, у нас на килька день стане харчу. А колы Бог так дасть, що прийдеться нам пропадать, так и пропадем вси до одного! Чуеш се ты, Молявка-Многопиняжна? УторОпав, що тут казано? Отсе все и росскажы кому, там слид, да скажы, щоб наперед не прысылалы до мене простого рядовыка, а нехай розмову зо мною ведуть через значных людей войсковых товарыщив. Бо я ще своеи гетманськои булавы не сдавав, и еще я есть гетман, и мене треба им поважаты, як належыть гетмана. И ляхи пышуть до мене латыною и ве-лычають мене: dux Zaporoviensis.