Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

И восточный и западный центры в XVIII веке нуждались в угле, и оба они имели дело с затоплением шахт. Однако теми, кто нашел решение этой проблемы, оказались английские производители двигателей. Как мы видели в главе 9, здесь, на самой дальней северо-западной окраине атлантической экономики Европы, в особенности оказывалась вознаграждена полунаучная изобретательность. Явились люди именно такого типа, какие требовались для решения, — сочетавшие деловую проницательность с практическим опытом работы с металлами и некоторыми элементарными познаниями в области физики. Такие люди существовали в Китае и Японии, но они были редкостью, и, насколько мы знаем, ни один из них даже и не пытался экспериментировать с двигателями, работающими на угле.

Первый работающий насос на Западе — «друг шахтера», — был запатентован в Англии в 1698 году. В нем сжигался уголь, чтобы нагревать воду, а получавшийся при этом пар затем конденсировался, создавая вакуум, после чего обслуживавший его оператор открывал клапан, и этот вакуум всасывал воду из шахты наверх. Затем, закрыв клапан, работник поддерживал огонь, чтобы тот опять нагрел воду до состояния пара, и так процесс нагревания и конденсации, позволявший преодолеть силу гравитации, повторялся снова и снова.

«Друг шахтера» работал медленно, мог поднимать воду только на сорок футов за раз и имел явно неприятную склонность взрываться. Однако он обходился (обычно) дешевле, нежели прокормление сотен лошадей. К тому же он вдохновил на дальнейшее экспериментирование. Но даже улучшенные двигатели оставались ужасно расточительными. Поскольку в них использовался один и тот же цилиндр и для нагрева воды, и для ее последующего охлаждения, дабы создать вакуум, то для каждого движения поршня необходимо было каждый раз заново нагревать цилиндр. Поэтому даже в лучших двигателях преобразовывалось в силу, откачивающую воду, менее процента энергии угля.

На протяжении десятилетий эта неэффективность ограничивала применение силы пара единственной работой — откачкой воды из каменноугольных шахт. И даже там один из владельцев жаловался, что «столь громадное потребление топлива этими двигателями чрезвычайно снижает прибыль от наших шахт… Такой тяжелый «налог» почти что равносилен запрещению работать». А для любой сферы деятельности, где требовалось транспортировать уголь из шахт на предприятия, паровые двигатели были попросту слишком дорогими 3.

Однако эти двигатели были развлечением для профессоров. Университет Глазго приобрел один миниатюрный образчик двигателя, но, когда никто из ученых не смог добиться, чтобы он работал, университет обратился в 1765 году в мастерскую Джеймса Уатта, который занимался изготовлением математических инструментов для этого университета. Уатт запустил двигатель, но его неэффективность возмущала его душу мастера. В перерывах между прочими своими делами он настойчиво искал лучшие способы испарения и конденсации воды, пока, по его словам:

«Как-то в прекрасный субботний день я пошел прогуляться… и вот мне в голову пришла эта идея: раз пар является эластичным телом, он устремится в вакуум, а если сделать сообщение между [нагретым] цилиндром и вакуумной камерой, то пар устремится туда и сможет там сконденсироваться без охлаждения цилиндра… Я не успел еще миновать домик для гольфа, когда все это устройство уже оформилось у меня в голове» 4.

Поскольку затем наступил воскресный день, богобоязненному Уатту пришлось сидеть сложа руки, но в понедельник утром он собрал новую модель, отделив конденсатор от цилиндра испарения. Вместо того чтобы полностью нагревать и охлаждать один цилиндр, паровой котел теперь оставался горячим, а конденсатор холодным, благодаря чему потребление угля снизилось почти на четыре пятых.

Впрочем, это привело к возникновению множества новых проблем, но Уатт постепенно, год за годом, справлялся с ними. Его жена умерла, его покровитель обанкротился, а ему по-прежнему не удавалось добиться от своего двигателя надежной работы. Но в 1774 году — как раз когда Уатт был уже близок к тому, чтобы отказаться от дальнейшего экспериментирования в данном направлении, — ему на помощь пришел «железный вождь» Мэтью Болтон. Он выкупил долги покровителя Уатта и перевез мастера по двигателям в Бирмингем. Для решения этой проблемы Болтон предоставил деньги и привлек блестящего специалиста по работе с металлами Джона Уилкинсона по прозвищу «помешанный на железе» (Уилкинсон верил, что все следует делать из железа, в том числе и его собственный гроб).

Всего через шесть месяцев после этого Уатт написал своему отцу, что его двигатель оказался «довольно успешным» 5(такая заниженная оценка достижения очень поразила меня, хотя даже она уступает другому преуменьшению, о котором я расскажу в этой главе ниже). Во время генеральной публичной демонстрации в марте 1776 года двигатель Уатта и Болтона откачал из шахты за шестьдесят минут шестьдесят футов воды, при этом потребление угля составило лишь четверть по сравнению с таковым у предыдущих устройств.

Неудивительно, что Болтон чувствовал воодушевление, когда Босуэлл посетил Сохо в том месяце. С двигателями, которые теперь были экономичными не только на самих шахтах, «пределом было лишь небо». «Если у нас уже была бы готова сотня небольших двигателей… и двадцать крупных, мы могли бы с легкостью их все продать, — писал Болтон Уатту. — Давай сушить сено, покуда солнце светит» 6.

И они именно этим и занялись, хотя, вероятно, даже для них оказывались сюрпризом некоторые из посетителей, прибывавших к ним. Первыми производственниками, решившими воспользоваться силой пара, были производители хлопчатобумажной одежды. Хлопок не растет в Западной Европе, и до XVII века британцы, как правило, круглый год носили одежду из колючей, впитывающей пот шерсти и обычно обходились без нижнего белья. Вполне ожидаемо поэтому, что, когда торговцы начали импортировать легкую и ярко окрашенную хлопчатобумажную одежду из Индии, она стала пользоваться большим спросом. «Она проникла в наши дома, в наши шкафы, в наши спальни, — вспоминал в 1708 году Даниэль Дефо. — Шторы, подушки, стулья и, наконец, сами кровати были ничем без этих каликутских или индийских вещей» 7.

Импортеры составляли себе состояния; однако деньги, потраченные на индийский хлопок, — это были, разумеется, деньги, не потраченные на британскую шерсть. Поэтому шерстяные магнаты лоббировали в парламенте запрет на ввоз в страну одежды из хлопка, вследствие чего другим британцам пришлось импортировать хлопок-сырец (ввоз которого по-прежнему был разрешен законом) и изготовлять из него одежду уже в Британии. К сожалению, у них это получалось не столь хорошо, как у индийцев, и поэтому еще в 1760-х годах рынок британского хлопка составлял всего тринадцатую часть рынка британской шерсти.