Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Впрочем, у хлопка имелось одно свойство: трудоемкая задача прядения его волокон в пряжу сама может быть механизирована. На протяжении десяти тысяч лет производство тканей зависело от проворства пальцев женщин (мужчины редко когда занимались этим), которые накручивали клочки шерсти или каких-нибудь волокон на шпиндели. В главе 7 было показано, что к 1300 году китайские прядильщики, чтобы повысить производительность труда, использовали машины, приводимые в движение водой или животными. На протяжении следующих столетий такие машины становились все более обычными, и благодаря этому устойчиво рос объем продукции. Однако в результате перехода к механизации в Британии все эти старинные умения внезапно оказались ненужными. В 1700 году какой-нибудь незамужней женщине с колесом, приводимым в движение педалью, требовалось двести часов, чтобы произвести фунт пряжи [186] Прялки достигли Европы в XII в.; без прядильного колеса одной женщине для получения одного фунта пряжи требовалось около пятисот часов труда. ; к 1800 году новые необычные устройства с еще более необычными названиями — «дженни» Харгривса, «певчий дрозд» Аркрайта, или «мул» Крамптона — выполняли ту же самую работу за три часа (а самодействующий «мул» Робертса, изобретенный в 1824 году, тратил на нее всего один час двадцать минут). Повторяющиеся движения этих машин также делали их идеальными для применения силы пара и для сосредоточения их на крупных фабриках. Первая прядильная фабрика, полностью приводимая в действие паровыми двигателями (которые, естественно, поставляли Болтон и Уатт), открылась в 1785 году.

Благодаря машинам британский хлопок стал более дешевым, тонким, прочным и единообразным, нежели даже индийский, и британский экспорт готовых тканей между 1760 и 1815 годами вырос в сотню раз, а хлопчатобумажная отрасль из второстепенной стала источником, приносящим почти двадцатую часть национального дохода. На фабриках этой отрасли двенадцать (или больше) часов в день, по шесть дней в неделю работала сотня тысяч мужчин, женщин и (в особенности) детей, чья продукция наводняла рынки таким большим количеством хлопка, что цена пряжи упала с тридцати восьми шиллингов за фунт в 1786 году до менее семи шиллингов в 1807 году. По мере того как цены снижались, рынки расширялись, а прибыли продолжали бурно расти.

Благодаря географии хлопчатобумажная отрасль стала идеальной для Британии. Поскольку сырье для нее выращивалось в заморских странах, эта отрасль не конкурировала за землю в самой стране. Напротив, американцы, которым нужны были британские наличные деньги, превратили миллионы акров земли в хлопковые плантации и отправили сотни тысяч рабов работать на них. Объем получаемой продукции бурно рос: от 3 тысяч кип хлопка в 1790 году и 178 тысяч кип в 1810 году он вырос до 4,5 миллиона кип в 1860 году. Британские нововведения в прядильном деле стимулировали американские нововведения на плантациях, в частности применение волокноотделителя Эли Уитни, который отделял хлопковые волокна от семян даже еще дешевле, нежели пальцы рабов. Американские поставки хлопка росли, чтобы удовлетворять британские потребности. Благодаря этому цены оставались низкими, владельцы фабрик и плантаций обогащались, и создавались огромные новые армии труда по обе стороны Атлантики.

Возвращаясь снова в Британию, мы увидим, что новая технология быстро распространялась из одной отрасли к другой, что, в свою очередь, стимулировало развитие новых технологий. Самым важным шагом стало распространение этой технологии в черной металлургии — отрасли, которая производила материалы для других новых отраслей. Британские металлурги научились плавить железо с помощью кокса с 1709 года (на семь столетий позже китайских металлургов), но у них была одна трудность — как поддерживать температуру в печах достаточно высокой, чтобы кокс плавился. После 1776 года двигатели Болтона и Уатта решили эту проблему, обеспечив стабильную подачу воздуха в печь, а в течение следующего десятилетия при помощи процесса пудлингования и прокатки Корта, названного так по имени его изобретателя Генри Корта, удалось устранить и остальные технические трудности. Следуя тем же самым путем, что и хлопчатобумажная отрасль, металлурги обнаружили, что затраты труда резко снижаются, в то время как занятость, производительность и прибыли в отрасли резко растут.

Болтон и его конкуренты «сняли крышку» и высвободили ранее связанную энергию. Даже притом, что их технической революции потребовалось несколько десятилетий, чтобы полностью развернуться (в 1800 году британские производственники получали от водяных колес в три раза больше энергии, нежели от паровых двигателей), тем не менее это была величайшая и самая быстрая трансформация за всю мировую историю. Технологические перемены позволили за три поколения пробить «твердый потолок». К 1870 году паровые двигатели Британии генерировали энергию в размере 4 миллионов лошадиных сил, что было эквивалентно работе 40 миллионов мужчин, которые — если бы промышленность по-прежнему зависела от мускулов — съедали бы более чем в три раза больше пшеницы, нежели весь ее сбор в Британии. Ископаемое топливо сделало невозможное возможным.

Местные жители любят называть мой родной город Сток-он-Трент в английском Мидлендсе «колыбелью промышленной революции». Столь большие претензии на славу объясняются тем, что в центральной части города располагались «гончарни», где в 1760-х годах Джозайя Веджвуд механизировал производство керамических ваз. Производство гончарных изделий в промышленных масштабах велось в городе повсюду. Даже мои самые первые археологические опыты в подростковом возрасте, почти два столетия спустя после этих времен, проходили «в тени Веджвуда»: я имел дело с испорченными при обжиге горшками с территории огромной свалки позади фабрики Веджвуда, где он освоил свое ремесло.

Сток-он-Трент зижделся на угле, железе и глине, и, когда я был в юном возрасте, большинство работающих в этом городе вставали до рассвета и шли в шахты, на сталелитейные и керамические заводы. Мой дед был сталеваром; мой отец оставил школу, чтобы отправиться на шахту, когда ему еще не исполнилось четырнадцати лет. В мои школьные годы нам часто рассказывали, что Британия обрела величие и изменила мир благодаря мужеству, твердости духа и изобретательности наших предков. Но насколько я помню, нам никто не говорил, почему именно наши холмы и долины, а не что-нибудь еще в каком-нибудь другом месте стали колыбелью для новорожденной промышленности.

Ответ на этот вопрос является основным в спорах по поводу великой дивергенции — расхождения Запада и Востока. Было ли неизбежным то, что промышленная революция произошла в Британии (фактически в Сток-он-Тренте и вокруг него), а не где-то еще на Западе? А если нет, то было ли неизбежным то, что она произошла на Западе, а не где-нибудь еще? Или — поставим вопрос по-другому — что же, собственно, вообще произошло?