Андрей Юрганов - Категории русской средневековой культуры

Как отмечают В.М. Живов и Б.А. Успенский, рассуждение Феофана о царской власти «представляет собой типичный пример барочной игры смыслами», потому что в качестве украшения риторики им использовался образный ряд, чуждый традиционному мышлению: «Приложим же еще учению сему, аки венец, имена или титлы властем высоким приличныя: несуютныя же, ибо от самого Бога данныя которыя лучше украшают царей, нежели порфиры и диадимы, нежели вся велелепная внешняя утварь и слава их, и купно показуют, яко власть толикая от самаго Бога есть. Кия же титлы? кия имена? Бози и Христы нарицаются... За власть убо свою от Бога данную бози, сиесть, наместницы Божии на земли наречены суть». Уподобление царей земным «богам» известно еще со времен Иосифа Волоцкого, который в «Просветителе» писал: «Бози бо есте и сынове Вышняго, блюдитежеся, да не боудете сынове гневу...» [578]Ученые обратили внимание что Феофан ссылается на Послание к коринфянам для доказательства того, что цари — это боги, а в тексте Послания под богами подразумеваются не цари, а языческие идолы. «Так свободное отношение к цитатам вполне закономерно в рамках барочной культуры, и вместе с тем оно последовательно служит политическим целям данного трактата — механизмы барочной риторики оказываются инструментом сакрализации монарха» [579]. Для традиционной аудитории, привыкшей видеть в тексте выражение Истины, были непонятны такие украшательства и свободная игра словами: цари как «христы»? Если это не кощунство, то что тогда?

Идеологами Нового времени была создана новая концепция помазанничествамонарха, отвечавшая барочному духу. С использованием грецизмов обосновывалось, что царя следует называть «христом» — помазанником. Такое наименование впервые встречается у Дмитрия Ростовского в его приветственной речи Петру I, произнесенной в марте 1701 г.: «Сподоблюся... в будущем веце видети Христа Господа Царя Небеснаго, и о зрении пресвятаго лица Его веселитися: се в нынешнем веце сподоблшися видети пресветлое лице Христа Господня, Помазанника Божия, Царя земнаго, Христианского Православного Монарха, Ваше Царское Пресветлое Величество...» [580]Ровно через год (заметим особо) царская власть указом своим изменит и обращение к себе: холопа заменит «нижайший раб». Перед «христом»-помазанником любой его подданный — «нижайший раб», вот суть новой оппозиции. Ритуальная форма становится фактом нейтрализации прежних представлений о власти и институализации нового типа ее сакрализации. Но форма утверждается как категория барочной словесности. Это заметно не только по риторическим и идеологическим произведениям петровского времени, но и по письмам к царю. В одном из них — от Василия Ржевского 4 сентября 1704 г. — звучали поздравления по случаю взятия Нарвы: «И я последний раб твой Христа моего принесши хваления владыке всех Богу в молебных пениях» [581]. Стефан Яворский, возглашая славу Петру за Полтавскую победу, писал: «Победил есть от колена Иудова победитель Христос чрез Христа нашего Царя» [582]. Новый тип сакрализации амбивалентен, ибо одновременно происходит своеобразная десакрализация сознания: Христос-царь земной вытесняет в сознании людей Христа-царя небесного, перспектива прихода которого во второй и последний раз откладывается на неопределенное время (см. подробнее гл. 4). Бог абстрагируется, если не верить в скорый Его приход и конец мира, царь же (христос) материален, видим, ощутим, мыслим и сообщим. Его сакральность велика настолько, насколько уже мала вера в завершение истории и Второе Пришествие Судьи...

Но вернемся к Феофану Прокоповичу. Концептуально ново в «Слове о власти и чести царской» представление о таком естествечеловека, в котором главное место занимает совесть. В нем отражен нравственный императив, который Феофан называет «учителем и свидетелем» [583]. В совести человека — законы: любить и бояться Бога, хранить свое «житие», «желать неоскудевающего наследия роду человеческому, не творити другому, еще себе не хотещи, почитати отца и матерь» [584]. Угрызения совести — свидетель того, что «от Создателя сила сия в естестве нашем вселена есть». К числу таких «естественных законов», нашедших свое отражение в душе человека, относится и почитание властей.

Царь не сравним с Богом и лично не подобен ему ни в чем, но подчинение земному владыке — закон не внешний, данный в священных преданиях, правилах или уставах, а внутренний, «естественный», закрепляющийся совестью каждого, Богом данной ему.

Сам Феофан Прокопович прямо написал, что подчинение державной власти — «се всех законов главизна» [585]. С одной стороны, размышлял Феофан, «естество» велит нам любить себя и другому не делать зла, но «злоба рода растленнаго разоряти закон сей не сумнится» — вся для сдерживания человека и нужен «страж и защитник, сильный поборник закона.. то есть державная власть».

Власть царя — от Бога, но через «естество» человека, всегда заинтересованного в том, чтобы были порядок и общее согласие. «Совесть человеческая от Бога власть быти видит и Бога ради властей боятися понуждает».

«Естество учит нас и о повиновении властем должном. Вниди внутрь себе и помысли сие» — это путь познания себя, своего «естества», а заодно и Бога: « власть державная естественному закону есть нуждна» [586].

Функция власти, согласно апостолу Петру: «Повинитеся всякому человечю созданию Господа ради: аще царю, яко преобладающему, аще ли же князем... посланным во отмщение убо злодеев, в похвалу же благотворцем. Яко тако есть воля Божия благотворящым обуздовати безумных человек невежество». Но, считал Прокопович, апостол учит повиноваться не за страх, «но и за совесть повиноватися долженствуем и яко не покоряяйся властем Богу противится». Власть державная — «дело самого Бога».

Конечно, державная власть может и не нравиться. Более того, она может быть даже неправедной: «От начала проповеди апостольской даже до Константина Великого, чрез триста лет, были лютейшие... гонения, а хотя бо малом некоем христианском бунте слух прошел когда, отнюдь его нет». Закон христианский бунтовать запрещает! Даже строптивым владыкам надо подчиняться, что уж говорить о своих — православных государях: «Оные бо суть господия, сии же и отцы». Феофан Прокопович подошел к обоснованию патернализма: ведь в душе каждого человека существует идея подчинения старшему в семье и роде. Мысль об отцовской власти царя отразила собой тот радикальный поворот в развитии сознания, о котором уже шла речь выше: державная власть обретала субъективную сферу переживания вне себя, становясь «теплой», «своей»... От царской власти Ивана Грозного мог исходить лишь холод вечности.