Лев Колодный - Москва в улицах и лицах. Книга первая. Центр

Башни у Мясницких принадлежат теперь другому хозяину, ЛУКОЙЛу. Измученный эпопеей строительства Феликс Новиков уехал строить вертикали и горизонтали в Америку…

От площади трех вокзалов до Мясницких ворот проложена широкая асфальтовая полоса, получившая название проспекта академика Сахарова. Фигуру академика я увидел в коридоре больницы, где он прогуливался с соседом по палате, доктором наук "honoris causa". Этой чести удостоила Академия наук СССР Ари Штернфельда. Я пришел навестить его вместе с женой. Автор опередившего время "Введения в космонавтику", изданного в Москве в 1935 году, на удивление всем, приехал тогда в СССР из Франции, поверив в "страну победившего социализма", откуда рвались в обратном направлении многие ученые. Письменный стол теоретика Штернфельда, прозванного рабочими "французом", в Реактивном институте — РНИИ — стоял вблизи стола инженера Королева. После ареста и расстрела руководителей РНИИ, эмигрант тихо отошел от практических дел, занявшись более безопасными проблемами отдаленного будущего. Лежа на больничной койке, Штернфельд обдумывал тоннель, пробитый через земной шар. Из такой стартовой пушки, как он высчитал, можно отправлять в межпланетное пространство корабли по наиболее оптимальным орбитам.

Что занимало в то время голову академика Сахарова, всем известно. Он обдумывал проект устройства будущего союза республик Европы и Азии в условиях двухпартийной системы.

— Как вы представляете себе на практике процесс образования второй партии? Ведь люди будут бояться записываться в нее?

Сахаров не стал вступать в полемику с задавшей ему этот вопрос женой, а ответил спокойно, сведя дискуссию к иронии над собой:

— Наверное, я со своими проектами выгляжу наивным идиотом…

Мне он таким не показался. На фоне окна в торце коридора его фигура выглядела прямой, высокой. Сахаров выглядел вполне здоровым человеком. Совсем не таким, каким вернулся из ссылки в Москву, когда умер Брежнев и другие старцы, упустившие шанс перестроить страну по сахаровской конституции…

На всем протяжении проспект заполнен изогнутыми дугой крупными зданиями-близнецами, облицованными белым камнем. Собирались по сторонам магистрали создать жилой район. Выросли одни банки, советский Уолл-Стрит, пригодившийся рыночникам. В руки банкиров попало и новое, 90-х годов, построенное рядом со старыми, времен Кагановича, здание министерства авиационной промышленности, ставшее офисом "Менатепа".

Сломали без всякой нужды Тургеневскую бибиотеку-читальню, выстроенную в 1895 году у Мясницких ворот после смерти писателя, как памятник Тургеневу. Деньги дала "миллионерша" Варвара Морозова, с которой мы встречались на Воздвиженке.

Вместо библиотеки — асфальтовый пустырь. Такой же пустырь у Мясницких ворот, где исчез Водопьяный переулок, где жил Маяковский с Бриками.

"…Народу в комнате всегда много. Тут редактируют "Леф", и Маяковский пишет плакаты, и приходит Родченко…", — писал в книге "О Маяковском" его друг Виктор Шкловский. В переулке у друзей неожиданно появлялся странствовавший по России, побывавший в Персии (о чем мечтал Есенин) оборванный Велемир Хлебников. Его отогревали, откармливали и одевали, после чего поэт снова внезапно исчезал, уходил, куда глаза глядят, бродить по земному шару, "председателем" которого себя считал.

Поэт-будетлянин, поэт-футурист грезил о городах будущего с домами, напоминающими "стеклянные развернутые книги". Не этот ли образ вдохновил творцов Нового Арбата и проспекта Сахарова? Обащаясь к Москве, Велемир Хлебников вопрошал:

Москва, ты кто?

Чаруешь или зачарована?

Куешь свободу

Иль закована?

Чело какою думой морщится?

Ты — мировая заговорщица.

Ты, может, светлое окошко

В другие времена,

А может, опытная кошка…

От Водопьяного переулка не осталось никаких следов, только воспоминания тех, кто бывал у Маяковского, жителя Мясницкой. А пробитая ценой потерь переулка, Тургеневской библиотеки, улицы Домниковки, магистраль от Мясницких ворот к центру не пройдет, как задумал Михаил Посохин и его соратники, сломавшие ради нее много зданий. Идея проспекта оказалась утопией, как проект Дворца Советов.

Вместе с архитектором, автором проекта, Павлом Штелеллером полдня ходил я в 1967 году по маршруту будущего "Новокировского". Начали мы путь от гостиницы "Ленинградской", прошли по Домниковке, где теперь громоздятся банки. За бульварами дорогу преграждали многоэтажные дома бывшего Училища живописи с мемориальными досками, старинная усадьба… Путь преграждали "дом Черткова", бывшие палаты Долгоруких. И все это собирались стереть с лица земли…

Дров наломали много. На пустыре против почтамта был дом, куда ходил на службу Николай Васильевич Никитин, главный конструктор Останкинской телебашни.

— Долго ли простоит ваша башня?

— Пока не надоест, — ответил, склонный к парадоксам, Никитин.

Он нарисовал на память, на подвернувшемся под руку листке, несколькими линиями — силуэт башни, и обзначил два размера — у основания и вершины бетонного ствола, изобразив таким образом сюжет гениального инженерного сооружения ХХ века, оказавшегося в одном ряду с башней Шухова.

Самая высокая в мире — 533 метра — железобетонная башня по проекту Никитина опирается на пятачок фундамента, заложенного всего на несколько метров в глубину. Не падать на семи ветрах ей позволяют туго натянутые стальные тросы внутри бетонного ствола. Он подобен луку, за концы стянутый тетивой.

Начав рыть котлован, строители ушли с площадки, потому что нашлись специалисты, утверждавшие: на фундаменте Никитина башня рухнет.

Не рухнула… Академия наук СССР присудила ему без защиты диссертации звание доктора технических наук. Вскоре после триумфа инженер умер. А башня стоит, пока не надоест…

(Если на Шухову башню и на Меншикову башню поднимался я однажды, то на Останкинской бывал столько раз, сколько писал о ней — много. Поднимался в будни, когда она медленно росла, и в праздники, когда сравнялась в росте с Эйфелевой башней, потом — с Эмпайром стейт билдингом, после чего выросла выше всех до проектной отметки — 533 метра. Высота притягивает, вдохновляет, на высоте работают умелые, смелые и добрые люди. Они меня представили к ордену по случаю окончания строительства. Его получил покойный начальник, ни разу не побывавший на башне.)

Трудно поверить, но вернули художникам "дом Юшкова", захваченный у них во время войны, плотно заселенный учреждениями. Казалось, пребывать им на насиженном месте вечно. И не мне одному так казалось, писавшему статьи в "МП" о печальной судьбе исторического здания.

— Томский не сумел, Вучетич не смог, брось гиблое дело, побереги себя, — советовал Илье Глазунову ректор Суриковского художественного института, правопреемник училища, помещавшегося на Мясницкой.