Генри Ли - История инквизиции

За исключением некоторых редких случаев, инквизиция не дорожила временем: она могла ждать.

После многих недель или месяцев наступал наконец день, когда заключенный просил выслушать его снова; если его ответы были опять неудовлетворительны, его снова запирали, и он мог, таким образом, целые годы и даже десятки лет терпеть предварительное заключение. Если только смерть не освобождала его, он почти всегда сдавался; все авторы единогласно признают благотворное, хотя и медленное, действие одиночного заключения.

Только этим – иначе трудно понять – можно объяснять страшную медленность многих процессов инквизиции. Часто бывало, что между первым допросом заключенного и окончательным решением протекало три, пять или десять лет; у нас есть даже примеры еще более долгих отсрочек.

Берналь да, жена Гильома де Монтегю, была заключена в тюрьму в Тулузе в 1297 году и в том же году принесла признание, но в действительности она была приговорена к тюрьме только на аутодафе 1310 года.

Я уже упоминал о Гильоме Гаррике, которого привели в Каркассон для дачи показаний в 1321 году после почти тридцатилетнего тюремного заключения. На аутодафе 1319 года в Тулузе был осужден известный Гильом Салавер, который дал недостаточные признания в 1299 году и новые в 1316 году; он держался так стойко, что Бернар Ги, побежденный наконец его упорством, отпустил его, приказав ему только в виде епитимии носить кресты, приняв во внимание его двадцатилетнее заключение. На этом же аутодафе было осуждено десять несчастных, которые скончались в тюрьме; двое из них дали свои первые признания в 1305 году, один – в 1306, двое – в 1311 и один – в 1315 году. Этот ужасный прием не практиковался ни одним другим судилищем. Гильом Салавер был одним из участников беспорядков в Альби в 1299 году; многих привлеченных по этому делу судили почти немедленно и осудили епископ Бернар де Кастене и каркассонский инквизитор Николай д'Аббевиль; но некоторым досталась более жестокая участь – заключение без всякого суда.

Обратились к Папе, и Климент V написал в 1310 году епископу и инквизитору, назвав по имени десять несчастных, среди которых было несколько уважаемых граждан Альби, которые сидели в тюрьме в ожидании суда восемь лет и более; некоторые из них сидели прикованными цепью в тесных и темных камерах. Папа приказал немедленно произвести над ними суд; его не послушали, и в следующей своей грамоте он упоминает, что несколько заключенных уже умерло, и снова повторяет свое приказание решить судьбу оставшихся в живых. Еще раз инквизитор, действовавший только по-своему, ослушался.

В 1319 году, кроме Гильома Салавер, двое других – Гильом Кальвери и Изарн Колли – были выведены из темницы и отреклись от признаний, вызванных у них пытками. Кальвери и Салавер попали на ауто, торжественно совершенное в Тулузе в том же году. Мы не знаем, какому наказанию подвергся Колли, но в отчетах королевского комиссара Арнольда д'Ассали о конфискациях 1322-1323 гг. упоминается собственность некоего Isamus Colli condemnatus так что его конечная судьба не подлежит сомнению. В аутодафе 1319 года выступают также имена двух граждан Корда – Дуранда Буаса и Бернара Уврие (уже скончавшихся), признания которых помечены 1301 и 1300 годами; несомненно, они принадлежали к тому же разряду несчастных, которым приходилось терзаться в безвыходном отчаянии десятки лет.

Когда хотели ускорить результаты, то ухудшали положение узника настолько, что оно становилось прямо невыносимым. Как мы увидим ниже, тюрьмы инквизиции были вообще невероятными конурами, но всегда была возможность, если это было в интересах инквизитора, сделать их еще более ужасными. Durus carcer et arcta vita – положение узника на цепи, полумертвого от голода, в яме без воздуха – считалось прекрасным средством добиться сознания.

Ниже мы увидим пример этого жестокого обращения, которому подвергся в 1263 году один свидетель, когда старались уничтожить могущественный дом графов Фуа. Отмечали, что соответственное уменьшение пищи ослабляло волю настолько же, насколько и тело, и узник делался менее способным устоять перед угрозами смерти, сменяемыми обещаниями снисхождения. Достаточно сказать, что голод считался од Можно удивляться, что инквизиторы, имея в своем распоряжении так много понудительных средств, находили нужным прибегать к более грубым и простым орудиям застенка. Употребление кобылы и дыбы затрагивало, к тому же так грубо, не только основные принципы христианства, но и все традиции Церкви, что применение этих средств инквизицией для распространения и восстановления веры представляет одну из самых печальных аномалий этой мрачной эпохи.

Я в другом месте отметил уже, с какой твердостью Церковь восставала против пытки; в грубый XII век Грациан заявляет, считая это принятым положением канонического права, что ни одно признание не должно быть вынуждаемо муками. Кроме того, за исключением вестготов, варвары, создавшие государства современной Европы, не знали пытки, и их законодательные системы развились независимо от этого чудовищного обычая. И только тогда, когда римские законы стали пользоваться уважением, и когда Латеранский собор 1215 года запретил ордалии, законоведы стали чувствовать необходимость прибегнуть к пытке как к быстрому способу расследования. Более древние примеры, найденные мною, содержатся в Веронском кодексе 1228 года и в Сицилийских Конституциях Фридриха 1231 года, но в обоих случаях пытка применялась с оговорками и после зрелого размышления.

Даже сам Фридрих в своих жестоких эдиктах 1220 и 1239 годов не упоминает о ней; согласно с Веронским декретом Луция III, он для людей, подозреваемых в ереси, предписывает обычную меру – purgatorium canonicum. Но идея о пытке пошла быстрыми шагами в Италии. Когда в 1252 году Иннокентий IV издал свою буллу Ad extirpanda, он одобрил применение пытки для раскрытия ереси.

Однако вполне законное уважение к старинным предубеждениям не позволило Церкви уполномочить лично инквизиторов или их помощников применять пытку в отношении подозреваемых; было поручено светским властям принуждать всех захваченных еретиков признаться и выдать своих соумышленников, прибегая для этого к пыткам, которые должны были щадить жизнь и целость тела, "подобно тому как воры и разбойники должны признаться в своих преступлениях и назвать своих соучастников".

Оставшиеся в силе церковные каноны запрещали лицам духовного звания принимать в этом участие и даже присутствовать при пытке, так что, если увлеченный ревностью инквизитор приходил посмотреть на страдания своей жертвы, он должен был очиститься раньше, чем снова приступит к отправлению своих обязанностей. Это не соответствовало политике инквизиции. Быть может, вне Италии, где пытка была еще почти неизвестна, инквизиция встречала какие-либо затруднения в своем стремлении обеспечить себе в этом содействие государственных чиновников; она всегда и повсюду жаловалась на усложнение судопроизводства, которое нарушало полную тайну, необходимую для ее действий.