Татьяна Гончарова - Плутарх

Плутарх не мог простить Антонию того, что тот, будучи со своим войском в Беотии, заставлял херонейцев таскать на спине хлеб для своих легионеров, и поэтому все в этом римлянине представляется ему отмеченным пороком и злом: и эта «напасть — его любовь к Клеопатре», и «тиранические намерения» в отношении римского народа, и пышные празднества в восточных городах, население которых приветствовало полководца с лицемерным ликованием, за которым таился страх. «Когда Антоний въезжал в Эфес, — рассказывает Плутарх в его жизнеописании, — впереди выступали женщины, одетые вакханками, мужчины и мальчики в обличим панов и сатиров, весь город был в плюще, повсюду звучали псалтерии, свирели, флейты, и граждане величали Антония Дионисом — Подателем радости, источником милосердия. Нет спору, он приносил и радость, и милосердие, но лишь немногим, для большинства же он был Дионисом кровожадным и неистовым. Он отбирал имущество у людей высокого происхождения и отдавал негодяям и льстецам. Нередко у него просили добро живых, словно бы выморочное, — и получали просимое». Самоубийство Антония представляется Плутарху, по существу, единственным разумным шагом после стольких поступков, осуществленных точно в горячечном безумии, и трагическая эта кончина вернула злосчастному римлянину заложенное в нем от природы величие.

Проживая со своими героями век за веком всю историю греков и римлян, Плутарх видел, как по мере иссякания «старинного благозакония» народ отходил от труда, особенно земледельческого, от верований предков и гражданского равенства и все реже порождал людей действительно доблестных и добродетельных. И все равно он продолжал надеяться (ведь другого ничего не оставалось), что если каждый будет стремиться к добродетели, то и жизнь общества в целом станет более нравственной и здоровой. Плутарх прекрасно понимал, что возвращение к старинному порядку вещей вообще невозможно, это было ясно из написанных им биографий спартанцев Агиса и Клеомена, а также римлян братьев Гракхов, всей силы мужества и жертвенности которых оказалось недостаточно для того, чтобы вернуть навсегда ушедший уклад.

Двадцатилетнему царю Агису, человеку «чрезмерной совестливости, мягкости и человеколюбия», досталась Спарта, имеющая мало общего с тем первенствующим среди греков Лакедемоном, в котором «грозный закон был поставлен стражем» равенства и благочестия. Уже более (рта лет спартанцы, как и остальные греки, находились под властью македонских царей, и превратились в легенду те времена, когда «мужья не решались прямо взглянуть на жен», пока не смоют кровью позора поражения. После победы над афинянами в Пелопоннесской войне в Спарте впервые после принятия Ликурговых законов было поколеблено «стойкое равнодушие к деньгам», вслед за этим, как водится, пришли «роскошь, изнеженность и расточительство». Вскоре дело дошло до земли: был отвергнут старинный закон об общественной собственности на землю, и теперь «каждый мог подарить при жизни или оставить по завещанию свой дом и надел кому угодно». «Сильные стали наживаться без всякого удержу… и скоро богатство собралось в руках немногих, а государством завладела бедность, которая, вместе с завистью и враждой к имущим, приводит за собой разного рода низменные занятия, не оставляя досуга ни для чего достойного и прекрасного».

С исчезновением равенства и простоты жизненного уклада сошли понемногу на нет и былые замечательные качества спартанцев, ибо «строй частной жизни в гораздо большей степени определяется общественными установлениями, нежели наоборот». Поэтому, задавшись целью вернуть спартанцев к ликургову благозаконию, царь Агис решил прежде всего восстановить былое землеустройство, а также имущественное равенство и «общий для всех образ жизни». Сам соблюдая обычаи предков в пище, одежде и времяпровождении, он отдал «во всеобщее пользование свое имущество, заключающееся в обширных полях и пастбищах, а также в шестистах талантах звонкой монетой». Преодолевая сопротивление второго царя Леонида (Спарта, согласно древнему обычаю, имела двух царей), Агис объявил об уничтожении долгов и переделе земли. Все долговые обязательства торжественно сожгли на площади, но до перераспределения полей так и не дошло. Те около ста спартиатов, которые завладели большей частью земель, в том числе и дядя Агиса, составили заговор против молодого царя. Особенно его ненавидели состоятельные женщины, сосредоточившие в своих руках огромные богатства и не желавшие даже вспоминать те времена, когда главным богатством спартанок была воинская доблесть их сыновей. Царь Агис был убит заговорщиками, были задушены его бабка Архидамия и мать Агесисстрата, одна из последних настоящих спартанок, родившая напоследок своему неблагодарному племени великого сына. «С тех пор, как дорийцы населяют Пелопоннес, не случалось в Спарте ничего более ужасного и нечестивого», — завершает повествование Плутарх.

Начатое Агисом попытался продолжить Клеомен, старший сын соправителя Леонида. Женившись по воле отца на вдове Агиса Агиатиде, Клеомен много слышал от нее о благородных замыслах ее первого мужа, о стремлении возродить «вконец обессиленное государство». Наконец Клеомен и сам загорелся подобным желанием, не в силах видеть, как «богачи, поглощенные заботой о собственных удовольствиях и наживе, пренебрегали общественными делами, а народ, страдая от нужды, и на войну шел неохотно и даже в воспитании детей не искал более для себя никакой чести». Приняв решение, Клеомен приступил к преобразованиям: земля была поделена заново, восстановлены общие трапезы и прежняя система воспитания. Последователь стоиков, ценивший превыше всего «громадное, ничем не приобретаемое благо» знаний, Клеомен стал «наставником для своих подданных, предложив им как пример воздержанности и здравого смысла собственную жизнь — простую, скромную, начисто лишенную подлого чванства и ничем не отличавшуюся от жизни любого человека из народа». Однако его уравнительные преобразования закончились также ничем, и в объяснении этого Плутарх противоречит сам себе, как и во многих других случаях. С одной стороны, он видит одну из главных причин в междоусобных распрях, в данном случае в отсутствии согласия между спартанцем Клеоменом и ахейцем Аратом, который мог бы помочь реформатору в борьбе с его противниками. Как считает Плутарх, это окончательно «погубило Грецию, которая именно в те дни могла еще как-то оправиться от своих бед и спастись от высокомерия и алчности македонян». Но с другой стороны, и это было самое главное, Плутарх понимал, что даже в те времена вернуть прежний уклад спартанцев было так же невозможно, как повторить подвиги героев Троянской войны. И поэтому, хотя все как будто бы радовались переменам, произошедшим благодаря Клеомену с народом Спарты, эта радость была недолгой и перемены эфемерными. Этот самый последний из последователей Ликурга был вынужден просить поддержки у тех самых чужеземных царей, которые спорили между собой за господство над Грецией, но эта помощь уже была бесполезна.