Лин Паль - История Империи монголов: До и после Чингисхана

Но с одним он смириться не мог (гордость не позволяла): что Бату не явился на курултай, где он, Гуюк, был избран на ханство! Так что в том далеком 1248 году Гуюк собрал войско и двинулся к восточной границе Джучиева улуса, напомнить Бату, чтобы тот проявил хотя бы видимость подчинения и поздравил Гуюка с обретением власти. Этот поход Гуюка «в гости к Бату» закончился для него плачевно: непостижимым образом недалеко от прекрасного Самарканда Гуюк занемог и в одночасье умер. Злые языки говорили, что виноват как раз Бату. Истины не знает никто. Но то, что Бату смерть Гуюка была выгодной, — да, это так.

Сразу после этого печального события Бату начал продвигать во власть своего лучшего товарища — Менгу-хана, более известного как Монке. Для осуществления замысла он послал в 1251 году в Каракорум своего брата Берке и сына Сартака с войсками, так на военной силе Бату, Монке был избран новым Великим Ханом.

Против нового хана скоро образовался заговор, но был благополучно раскрыт, а его главных действующих лиц — Бури и Эльджигитая — отвезли в ставку Бату волжский город Сарай, где Бату лично с ними и расправился.

Однако, хотя Бату рассчитывал на благодарность Монке, тот стал проводить политику объединения всех земель Монголии в централизованное государство. Это Бату не понравилось. Он привык ощущать себя полноценным западным монгольским ханом, размеры его улуса этому способствовали. Он, конечно, хорошо понимал, что не стоит слишком уж зарываться и отрицать власть Каракорума, поэтому Бату предпочитал делать вид, что подчиняется: он давал войска, когда это требовалось для походов на Иран, позволил Монке провести всеобщую перепись населения в своем улусе (из чего следовал размер выплат самого Бату великому хану), но и Монке шел на уступки: он не вмешивался в политику Бату на Руси, Кавказе и в Поволжье. Но восточные земли улуса попали под пристальный контроль. Эти земли — Иран и Малая Азия — которые Бату считал своими, а Монке — своими, стали в будущем причиной постоянных склок и стычек у будущих чингисидов.

После смерти Бату в 1256 году его место занял брат Берке, а его сменил внук Бату Менгу-Тимур. При этом хане улус Золотая Орда стал фактически отдельным государством внутри Великой Монголии.

Сам хан Монке считал, что Великая Монголия должна быть строго централизованным государством с правильным управлением, единым подушным налогом и апеллирующей к Ясе и степной старине простотой нравов. Провинции должны были использовать доходы на содержание войска и обустройство ямов — так он пытался создать систему сообщений между разными частями огромной империи. Он был человеком спокойным, умным и образованным: именно при нем необычайно разросся штат переводчиков и составителей словарей для нужд империи, он собирался построить в Каракоруме настоящую обсерваторию.

При Монке по завету Великого Хана блюлась религиозная веротерпимость, да и сам он с интересом изучал учения разных конфессий. Соблазненные перспективой навязать Великой Монголии христианскую веру миссионеры по указанию Папы отправлялись в Каракорум. Так там при Монке оказался Вильгельм Рубрук, который так же, как и Плано Карпини, оставил свои путевые заметки.

В свое путешествие к монголам он отправился летом 1253 года. Первоначальное поручение Рубрука состояло всего лишь в поездке к Бату, однако Бату отправил его ко двору Монке. Посещение Монке началось для монаха Рубрука с непонимания:

«Нас позвали и настоятельно спросили, по какому делу мы приехали. Я ответил: „Мы слышали про Сартаха, что он христианин; приехали к нему. Король франков послал ему через нас запечатанное письмо; Сортах послал нас к своему отцу, отец его послал нас сюда. Он сам должен был бы написать причину, зачем“. Они стали спрашивать, желаем ли мы заключить с ними мир. Я ответил: „Король послал грамоту Сартаху как христианину, и, если бы он знал, что тот не христианин, он никогда не послал бы ему грамоты. Что касается до заключения мира, я утверждаю, что король не сделал вам никакой обиды. Если бы он сделал что-нибудь, почему вы должны были бы объявить войну ему или его народу, он сам охотно, как человек справедливый, пожелал бы извиниться и просить мира. Если вы без причины захотите объявить войну ему или его народу, то мы надеемся, что Бог, Который справедлив, поможет им“.

И они все удивлялись, повторяя: „Зачем вы приехали, раз вы не хотите заключить мир?“ Именно они в великой гордости превознеслись уже до того, что думают, будто вся вселенная желает заключить мир с ними. И конечно, если бы мне позволили, я стал бы, насколько у меня хватило бы сил, во всем мире проповедовать войну против них. Я же не хотел открыто объяснять им причину моего прибытия, чтобы случайно не сказать чего-нибудь лишнего вопреки тем словам, которые поручил Бату. И потому всю причину моего прибытия я сводил к тому, что он послал меня… Когда …наш проводник отправился к дому хана, там находился один венгерский служитель, который признал нас, то есть наш орден. И когда люди стали окружать нас, разглядывали нас, как чудовищ, в особенности потому, что мы были босые, и стали спрашивать, неужели наши ноги нам надоели, так как они предполагали, что мы сейчас лишимся их, то этот венгерец объяснил им причину этого, рассказав правила нашего ордена.

Затем пришел повидать нас великий секретарь христианин из несториан, по совету которого делается почти все [при дворе]; он тщательно осмотрел нас и позвал упомянутого венгерца, у которого много расспрашивал [про нас]. Затем нам было приказано вернуться в свое помещение».

Тут-то, возвращаясь в выделенное помещение, Рубрук заметил часовню с маленьким крестиком. Он тут же отправился посмотреть, увидел очень красивый алтарь с вышитыми по золотой ткани изображениями Спасителя, святой Девы, Иоанна Крестителя и двух ангелов. «Там сидел один армянский монах, — рассказывает он, — черноватый, худощавый, одетый в очень жесткую власяничную тунику, спускавшуюся до середины ног; сверху на нем был черный шелковый плащ, подбитый мехом, а под власяницей он имел железный пояс. Как только мы вошли, то, еще не здороваясь с монахом, простерлись ниц и запели: „Радуйся, Царица небесная!“ И тот, встав, молился с нами. Затем, поздоровавшись с ним, мы сели рядом с ним; перед ним на жаровне было немного огня. Мы рассказали ему причину нашего прибытия, и он стал усиленно ободрять нас, увещевая говорить смело, так как мы — посланец Божий, который выше всякого человека. Затем он рассказал нам о своем прибытии, говоря, что явился туда за месяц ранее нас, что он был пустынником на земге Иерусалимской и что Бог три раза являлся ему, приказывая идти ко владыке татар; когда он откладывал свое отправление, Бог в третий раз пригрозил ему, повергнув его ниц на землю и сказав, что он умрет, если не отправится. Монах этот, по его словам, сказал Мангу-хану, что если тот пожелает стать христианином, то весь мир придет в повиновение ему, и что ему будут повиноваться франки и великий папа; при этом он советовал мне сказать хану то же самое. Тогда я ответил: „Брат, я охотно буду внушать ему, чтобы он стал христианином, ибо я прибыл ради того, чтобы всем это проповедовать. Я буду обещать ему также, что франки и папа сильно обрадуются и будут считать его братом и другом. Но никогда я не буду обещать того, что они должны стать его рабами и платить ему дань, как другие народы, потому что я говорил бы это против своей совести“. Тогда он замолчал».