А Слободской - Среди эмиграции [Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920]

В связи с этим приказом, настроение у всех было подавленное, каждый старался доказать, что у него лета не подходят, или что жена у него при смерти, или что у него разрешение из контр-разведки на выезд в Новороссийск, где он мобилизуется и т. д. и т. п… В результате же выходило, что никто не поедет в Симферополь по мобилизации, но все же добрая половина всего «населения» Ялты через неделю стояла и гудела возле комендантского управления в ожидании отправки. Стоят группами и в одиночку. В соответствующих группах — соответствующие разговоры. Говорят о том, что надо будет купить в Симферополе на обратном пути в Ялту, какие будут, приблизительно, цены через неделю и что они заработают. Они рады случаю проехать бесплатно в качестве мобилизованных.

Один из офицеров с изможденным, бледным лицом, осторожно оглядываясь по сторонам, говорит своему приятелю: «ни черта, все равно на фронт я больше не пойду… Довольно.

И так уже всю душу вымотали. Им, штабной с…… можно всю жизнь воевать, а за все расплачиваться-то приходится нашему брату… Подумаешь, подумаешь иногда, за что и для кого вся эта кровь и эти страдания. Если бы только не страх и стыд, давно бы уже все бросил и ушел к красным… Рана на ноге начала уже „открываться“, а к Симферополю, вероятно, и совсем „откроется“. А если и это не поможет, тогда к черту — в горы».

Среди гвардейцев настроение иное. Там разговоры и темы все больше насчет штабов, чинов и орденов. Открыто возмущаются, что теперь не дают «Георгия» и что давно можно было бы «заработать». С орденов и чинов быстро перескакивают на женщин, рестораны и прочие веселые стороны ялтинской жизни.

Их ничто не смущает, им ничего не страшно.

На следующий день Ялта значительно опустела и показателем этого была набережная. Многих и многих не было видно среди фланирующей с утра до вечера публики. Особенно недовольны были рестораторы, кои с отъездом мобилизованных лишились значительного числа своих завсегдатаев-клиентов.

После проведенной мобилизации оставшиеся энергично принялись за изыскание путей отъезда из Крыма за границу. Прошедшие слухи о перенесении всей борьбы с большевиками в Крым и о возможности новой мобилизации еще более подтвердили желание выехать.

Пути в скором времени были отысканы. Всевозможные иностранные консульства явились на помощь своим «подданным», застрявшим в России. Началась «репатриация», появились всевозможные плакаты, объявления, официальные сообщения о возможности «репатриации» и выезда на родину (для всех родиной оказался город Константинополь — Турция). Расписание отдельных групп явилось теперь украшением стен города и в особенности набережной. Наиболее энергичную деятельность проявили консульства: грузинское, армянское, греческое, французское и польское.

Через неделю добрая половина населения были поляки и грузины. У всех были на руках самые настоящие иностранные паспорта, с подписями и печатями. «Общипанный польский гусь» и «царица покровительница Грузии» (гербы Польши и Грузии) для многих, запасшихся ими заранее, были спасением от прошедшей мобилизации. Сотни исконных русских: москвичей, петроградцев, казаков с Дона и Кубани, не говоря уже об украинцах, стали «настоящими» подданными грузинской и польской республик.

Появились десятки агентов-трансформаторов, которые в течение трех дней (с гарантией), превращали кого угодно и в какое угодно подданство. Плата взималась в зависимости от того, в какое подданство переходили, и от материального положения просителя. Дороже и труднее всего было сделаться французом. Дешевле и легче всего поляком. Репатрируемый шел к ксендзу, клал на тарелку или в кружку определенную сумму денег; ксендз выдавал удостоверение о католицизме; затем нужно было принести в бюро квитанцию о потере паспорта, выданного будто бы в пределах нынешней Польши, и наконец удостоверение 2–3 свидетелей, настоящих поляков, что репатрируемый действительно поляк — и новый подданный Польши готов.

Впоследствии рассказывали, что в самый разгар «репатриации» приехал новый польский консул, — «настоящий». Старый, захватив печати, деньги, — бежал. Все ранее выданные паспорта объявлены были недействительными. Началась новая перерегистрация.

В грузинском консульстве произошло 3 или 4 «революции» и «свержения» консулов.

В конце января или начале февраля, с вечера в городе произошло необычайное оживление. В портовом управлении вывесили телеграмму о прибытии в Ялту из Феодосии французского парохода, который будет забирать иностранцев, главным образом, французов. Там же начали предварительную продажу билетов. Около кассы одиночные фигуры русских и французов. Объясняется это тем, что каждое консульство предполагало иметь свой пароход и деньги на билеты были уже собраны заранее.

Рано утром в порт прибыл пароход. Часов в двенадцать дня началась посадка на пароход. Вечером подняли сигнал к отходу.

Из города прибыла комиссия в составе двух комендантов (над городом и портом), начальника контрразведки и французского военного представителя. Началась проверка паспортов. Паспорта оказались в исправности. Все имели достаточное количество виз. Без одной из виз паспорт считался недействительным, и выезд за границу запрещался. Так как пароход шел в Константинополь, то многие были в искреннем отчаянии, что не запаслись визой «турецкого султана».

Проверка кончилась, комиссия удалилась, сходни поднялись.

Вечером пароход вышел в открытое море и стал на внешнем рейде.

Все отъезжающие в волнении: почему пароход остановился и бросил якорь.

Выяснилось, что согласно полученному распоряжению пароход должен зайти для проверки пассажиров в Севастополь.

Это сообщение среди пассажиров усилило волнение.

На утро в Севастополе, в порту у пристани немедленно к пароходу были поставлены часовые, не допускавшие никого ни туда, ни обратно. Часа через 2–3 прибыла комиссия по качественному составу такая же, как и в Ялте. Всех по списку и поочередно вызывали для проверки документов, при этом с некоторыми происходил отдельный непродолжительный «разговор».

Эти «разговоры» многие должны били оплатить суммой в 25 франков, иначе им грозила высадка. Таких «разговоров» было около 20.

Проверка кончилась. Вечером пароход вышел в открытое море и уже без всяких остановок дошел до Босфора.

Население парохода можно было принять, судя по господствующей французской речи, за французов.

В действительности, из 100–120 пассажиров французов было не более 40–45 человек: остальные же были русские: «поляки, грузины, армяне, греки, румыны и т. д.» При этом из числа русских было 10–12 сиятельных и помещичьих семейств, и человек 15 просто с капиталом или, как говорили, «с валютой».