А Слободской - Среди эмиграции [Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920]

Вокзалы, штабы, учреждения военных частей, в свою очередь, переполнены, но переполнены своей, близкой публикой, стремящейся возможно быстрее бежать из Харькова.

Во всех учреждениях, казенных и частных, вывешены объявления, призывавшие граждан к спокойствию. Рядом с ними — объявления о порядке выезда из Харькова и указания, как получить билеты.

Рядом производилась запись. Некоторые, для большего спокойствия, успевали в течение суток записаться в трех-четырех местах.

Южный вокзал и вся прилегающая к нему территория неузнаваемы. Какая-то дикая свистопляска, смесь людей всех возрастов и положений.

Тысячная одичалая толпа. Временами она удивительно спокойная и только непрерывно несущийся гул говорит о ее жизни.

Но вот, где-то, в отдаленном конце произошло неожиданное и незаметное движение и через минуту — две оно охватывает всю толпу. Все приходит в бешеное движение, не щадящее никого и ничего.

Стоны, крики, плач детей и раздавленных, отборные ругательства. Треск ломаемых чемоданов и корзин…

Через пять минут толпа в прежнем, покорившемся спокойствии и ожидании.

Оказалась ложная тревога. Прошедший товарный поезд был принят за пассажирский.

Как на вокзале, так и на Привокзальной площади толпа одинаково велика. Некоторые расположились на железнодорожном полотне, среди грязно-нефтяных луж и снега, другие под стоящими вагонами — «привилегированные». В большинстве — военные, из штабов и учреждений, с чемоданами и громадными увязанными «всерьез и надолго» тюками, но с удостоверениями в кармане о служебной командировке.

Здесь же, среди них, и именитое гражданство, и избранное общество, в лице различного рода шансонетных певиц и пр. веселящегося люда, ночных вертепов.

Все знакомы, все друг друга знают и никто не боится за свое место, ибо у всех заранее имеется на руках номер вагона, где он должен разместиться. Перебрасываются отдельными, ничего не говорящими фразами. Изредка, оборачивающиеся в сторону прихода поезда головы говорят о томительном и нудном ожидании.

Неожиданно, из-за поворота выскакивает военный автомобиль и останавливается у полотна. Из него быстро и легко сходят 5–6 молодых, жизнерадостных, штабных офицеров и предупредительно-фамильярно помогают выйти молодой, с шикарно-вызывающим видом женщине.

Прима-любовница Май-Маевского, — сказал вполголоса своему соседу один из отъезжающих офицеров. — Теперь надо ждать ее багаж и мы скоро двинемся.

Затем, помолчав и как бы подумав, добавил — «Она была центр и главная пружина в жизни штаба. Все проходило через ее руки и, если она собралась уезжать — значит дела „швах“ и нам, смертным, здесь делать, тем более, нечего…».

Действительно, не успел он окончить свою фразу, как из-за того же поворота, откуда недавно показалась легковая машина, выскочил, тяжело громыхая, грузовой автомобиль.

Прибыл «багаж» (имущество и обстановка целой квартиры) и остановился вблизи своей владелицы.

Как по расписанию, вскоре затем был подан поездной состав и началась погрузка.

После посадки, для отбытия формальности, поезд подошел к станции.

В одно мгновение, все людское стадо, бывшее на вокзале, в каком-то диком движении бросилось на перрон и облепило еще двигающийся состав. Звон разбитых и падающих стекол, треск ломаемых дверей, крики, ругань, удары кулаков и палок, а иногда и револьверные выстрелы возвестили о прибытии поезда. Нечеловеческий, за душу хватающий крик, покрыл собою все звуки.

Поезд перерезал мать с грудным ребенком, сброшенную толпой под вагоны, но никто даже не приостановился. Посадка продолжалась прежним темпом и с прежней энергией.

Догадливый и услужливый носильщик подвел своего клиента, упитанного пожилого гражданина, к одному из вагонов, предназначенного исключительно для военных, офицерских чинов. Двери были заперты. Не долго думая, носильщик в разбитое окно, в котором не было видно никаких признаков жизни, один за другим бросает чемоданы и свертки. Что-то сказав своему упитанному клиенту, носильщик стал к вагону и клиент по его спине начал взбираться к окну.

Не успел он поравняться головой с окном, как, вдруг, неожиданный удар кулака изнутри сбросил его на перрон в толпу и в грязь.

Обижаться в данных случаях нельзя, ибо каждый обыватель привык и знал, чем это грозит впоследствии. Примеры уже были.

— Господа офицеры, — сказал он, — отдайте мне только один мой желтый чемоданчик… Там ведь ничего нет, кроме документов, моих личных бумаг и фотографий. Я здесь приезжий и решил дальше уже не ехать, а без документов доставаться нельзя. Сделайте милость… Все заберите, только бумаги отдайте.

— Какие там бумаги, чемоданчик, вещи, чего он там бормочет, — раздались голоса изнутри вагона.

— Ничего мы не видали и не знаем. Корнет Н. дайте ему там еще раз по башке, чтобы он лучше вспомнил где свои вещи оставил, а, вообще, пусть-ка убирается подобру-поздорову, да подальше от благородного вагона…

Стоявший здесь-же, в толпе, старый полковник вздумал было вступиться за штатского, но в ответ получил такой град оскорбительных острот и ругательств, что за лучшее счел немедленно убраться.

Подобные «перевозки багажа без хозяина» стали почти обычным явлением.

Поезд, наконец, нагруженный уже до крыши включительно, отошел от станции и встал на одном из запасных путей в ожидании путевки.

Оставшаяся толпа в унынии начала разбредаться и устраиваться на ночлег в ожидании нового состава.

Быстро спустившиеся сумерки поздней дождливой осени окутали собою и людей, и станционные постройки. Спускалась ночь, и люди, измученные событиями дня, постепенно засыпали здесь же сидя на своих вещах на полу и даже стоя.

Неожиданно раздавшиеся выстрелы в одно мгновение всех подняли на ноги.

Произошло следующее.

В вагоне, занятом «примой», были устроены проводы.

Провожавшие перепились. Начали бить друг другу физиономии и затем по обоюдному согласию устроили здесь же у поезда дуэль. Стреляли, конечно, целясь… в воздух.

Грязная, мерзкая история, соответствующая погоде, обстановке и событиям.

Без особых событий и приключений поезд на вторые сутки прибыл в Ростов.

Началась выгрузка более спокойная, чем посадка, но все же и здесь, несмотря на то, что события происходили за тысячу верст, чувствовалось приподнято-испуганное и нервное настроение. Везде патрули, военные отряды, часовые, усиленная охрана.

Чего-то ждали и боялись.

Внешне город был спокоен. Всюду открыты магазины и лавки. Рестораны и сады переполнены веселящейся и прожигающей жизнь публикой.

Но дыхание приближающейся грозы чувствовалось всеми.

Все свободные помещения, часть учреждений, школьные здания — отведены и переполнены беженцами, которые уже около двух месяцев стекались сюда со всех концов, несмотря на кажущийся успех добровольческой армии.