Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

Из других источников — дидактических, повествовательных или бухгалтерских, — относящихся к Бургундскому, Бурбонскому и Анжуйскому дворам конца XIV — начала XV века, мы узнаем, что отныне князья и короли охотятся исключительно на оленя, в то время как охота на кабана стала делом ловчих, превратившихся в профессионалов [168] Niedermann C. Je ne fois que chassier. La chasse a la cour de Philippe le Bon, due de Bourgogne // Paravicini Bagliani A., Van den Abeele B., dir. La Chasse au Moyen Age, op. cit., p. 175-185. . Охота на этого особенного зверя, beste singuliere, «черного, клыкастого и смердящего», — теперь уже не столько аристократический ритуал, сколько обычная облава, цель которой — истребить слишком расплодившихся животных, разоряющих виноградники, сады и пахотные земли. Использование орудий лова, engins, — то есть ловушек и сетей для загона и поимки животного, подтверждает эту мысль [169] Гастон Феб подробно пишет об этих новых способах ловли кабана, хотя и не одобряет их: ведь они не позволяют «брать» зверей «достойно и благородно». См. Livre de chasse. Главы LX—LXXVIII. . Этот способ охоты совсем не похож на поединок, в котором человек противостоял зверю, из-за чего в древних обществах охота на кабана превращалась в опасный, яростный, боевой подвиг. Отныне охота на кабана начинает сближаться с охотой на волка и тем самым утрачивает значение аристократического ритуала. В конце Средневековья кабанина, которую так любили римляне, галлы и германцы и которая по-прежнему высоко ценилась в феодальную эпоху, стала постепенно исчезать с королевских и герцогских столов. С тех пор ей предпочитают мясо водоплавающих птиц, а из крупной дичи — мясо оленя, оленухи или лани [170] В конце Средневековья на княжеских столах повсеместно наблюдается тенденция к значительному сокращению блюд из крупной дичи и, напротив, к увеличению блюд из дикой и изысканной домашней птицы. Среди многочисленных трудов по теме см.: Manger et boire au Moyen Age, Actes du colloque de Nice (1982). Paris, 1984, 2 vol.; Montanari M. Alimentazione e cultura nel Medioevo. Roma e Bari, 1988; Essen und Trinken in Mittelalter und Neuzeit. Sigmaringen, 1987; Laurioux B. Le Moyen Age a la table. Paris, 1989; Id., Le Regne de Taillevent. Livres et pratiques culinaires a la fin du Moyen Age. Paris, 1997. . Последнюю начинают разводить в парках — и для забавы, и в качестве новой дичи.

Чтобы понять, почему между ранним и зрелым Средневековьем произошла такая переоценка этих видов охоты, необходимо также учитывать и то, на каких территориях эта охота устраивалась. Для охоты на оленя, которого «травят собаками», так же как и косулю, лань, лису и зайца [171] Многие авторы Нового времени отказываются называть охоту на кабана настоящей «псовой охотой», “chasse а соurrе” (это выражение, однако, охотно используют авторы французских трактатов XIV в.), предпочитая называть ее «малой охотой», “petite venerie”. См.: Bouldoire J.-L. et Vassant J. Le Sanglier. Paris, 1988; Brochier J.-J. et Reder J.-P. Anthologie du sanglier. Paris, 1988. , требуются более обширные пространства, чем для охоты на кабана. И вот в королевствах и крупных ленных владениях Западной Европы столетие за столетием распространяется такое юридическое установление, как foresta, то есть охотничье право, подконтрольное власти наследных правителей (или даже закрепленное за одним лишь сюзереном). Так что начиная с XII века во многих странах и областях короли и князья оказываются в конечном итоге единственными, кто располагает достаточно протяженными для оленьей охоты территориями [172] Thimme H. Forestis. Konigsgut und Konigsrecht nach den Forsturkunden vom 6. bis 12. Jahrhundert // Archiv fur Urkundenforschung. Bd. 2, 1909, S. 101-154; Petit-Dutaillis C. De la signification du mot forit a Vepoque franque // Bibliotheque de l’Ecole des chartes, t. 76, 1915, p. 97-152; Young C. R. The Royal Forests of Medieval England. Cambridge, 1979; Pacaut M. Esquisse de revolution du droit de chasse au haut Moyen Age // La Chasse au Moyen Age, op. cit., p. 59-68; Semmler J. Der Forst des Konigs // Semmler J. (Hg.) Der Wald in Mittelalter und Renaissance. Berlin, 1991, S. 130-147; Zotz T. “Beobachtungen zu Konigtum und Forst im fruheren Mittelalter” // Rosener W. (Hg.) Jagd und hofische Kultur..., op. cit., S. 95-122. . Простые сеньоры, не имеющие обширных лесов, где, не будучи скованы юридическими или феодальными ограничениями, они могли бы с полным правом гнать оленя, вынуждены довольствоваться охотой на кабана. Тем самым они способствуют падению престижа кабаньей охоты, тогда как охота на оленя, некогда менее уважаемая, становится в полном смысле слова королевской. К тому же на оленя всегда охотятся верхом, в то время как охота на кабана начинается как конная, а заканчивается как пешая. С XI—XII веков редко кто из королей или князей согласится охотиться пешим, подобно пажу или виллану.

Хотя мы и не можем выстроить точной хронологии, можно допустить, что в Англии и Франции в период с начала XII до середины XIII века охота на оленя стала престижнее охоты на кабана; в Италии и в германских странах этот иерархический переворот произошел позднее, вероятно к концу XIV или началу XV века; а в Испании и Португалии — еще позже, на заре Нового времени.

Несмотря на все вышесказанное, феодальное право и эволюция охотничьих техник не могут исчерпывающе объяснить падение престижа кабаньей охоты. Есть и другие причины, имеющие отношение к символическому значению самого животного. Или, скорее, к тому, какое место кабан стараниями Церкви занимает в бестиарии. Здесь отношение к нему с давних пор было негативным. Почти не отступая от дискурса античных текстов и сохраняя за кабаном все те эпитеты, которыми его наградили латинские авторы (acer, ferox, fulmineus, saevus, violentus и т. д.), Отцы Церкви превратили животное, которым так восхищались римские охотники, кельтские друиды и германские воины, в нечистого и устрашающего зверя, попирающего Добро, закрепив за ним образ грешника, восстающего против Бога. Августин, комментируя псалом 80 [79], в котором говорится о вепре, опустошающем виноградники Господа, первым превращает кабана в дьявольское создание [173] Augustin. Ennaratio in Psalmum 79. PL, t. 36, col. 1025. . Несколько десятилетий спустя Исидор Севильский обращает внимание на то, что имя свое кабан получил из-за своей свирепости: «вепря (ареr) зовут так из-за его свирепости (a feritate), заменяя букву р на f» (“Ареr a feritate vocatus, ablata f littera et subrogata p dicitur”) [174] Исидор Севильский. Этимологии. Кн. XII, глава 1, § 27 (ed. J. Andre, Paris, 1986, p. 37). Эта этимология per commutationem litterarum будет подхвачена Папием, а затем и другими авторами вплоть до XIII в. . Наконец, в IX веке Рабан Мавр окончательно закрепляет за кабаном инфернальную символику, помещая его в самый центр дьявольского бестиария [175] Raban Maur. De naturis rerum. PL, t. III, col. 207. . Некоторые его высказывания будут слово в слово повторяться в латинских бестиариях XI—XII веков, а затем в великих энциклопедиях XIII века [176] Thomas Cantimpratensis. Liber de natura rerum. Ed. H. Bose. Berlin, 1973, S. 109. .

В ту же эпоху сходные мысли о дьявольском происхождении свирепости кабана встречаются в проповедях, exempla, трактатах о пороках и бестиариях. Храбрость кабана, воспетая римскими поэтами, превратилась в слепую и разрушительную жестокость. Его ночной образ жизни, темная масть, глаза и клыки, будто бы мечущие искры, — все заставляет видеть в нем зверя, который вышел из самой бездны ада, чтобы терзать людей и бунтовать против Бога. Кабан безобразен, он брызжет слюной, дурно пахнет, поднимает шум, у него полосатая щетина, дыбом стоящая на спине, а «из пасти у него растут рога [177] Это выражение принадлежит Франсуа Поплену. См.: La chasse аu sanglier..., art. cit. »; по всему понятно: кабан — воплощение Сатаны.