Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

Для средневековой культуры древесина — это прежде всего живой материал. В этом смысле она часто противопоставляется двум мертвым материалам — камню и металлу, и в большинстве ценностных иерархий символики материалов стоит выше как первого, так и второго. Конечно, она не такая прочная, но зато более чистая, более благородная и, главное, более близкая человеку. Дерево и в самом деле не похоже ни на один другой материал: оно живет и умирает; оно подвержено болезням и имеет недостатки; оно в высшей степени индивидуализировано. Альберт Великий в XIII веке отмечает, что у дерева можно обнаружить наросты и аномалии развития, трещины и червоточины; как человек, дерево может чувствовать боль, разлагаться или страдать от раны; как человек, оно может быть заражено червями [206] Albertus Magnus. De animalibus. Hg. von H. Stadler, Munster, 1913 (гл. 22., § 65-66, гл. 36, § 2). Под червями (vermes) в средневековой зоологии понимаются многочисленные беспозвоночные, в частности насекомые. . Существует множество средневековых латинских метафор, сопоставляющих плоть дерева с плотью человека, а некоторые авторы подчеркивают антропоморфный характер не только дерева, но и древесины, материи, которая, подобно человеку, имеет вены и «гуморы» (humores), оживает, напитываясь соками, содержит большое количество воды, сильно зависит от климата, местности и окружающей среды, подчиняется ритму суток и смене времен года [207] См. тексты, включенные Винсентом из Бове в “Speculum naturale” («Зерцало природное»), книга VII, гл. L-LI (Douai, 1624, col. 456-457). . Это живое существо, почти животное. Некоторые средневековые авторы не только демонстрируют глубокие познания технического свойства, но и делают дерево предметом подлинно гуманистического дискурса [208] См. введение к VII книге “De vegetalibus” («О растениях») Альберта Великого в издании Meyer Е. und Jessen С., Berlin, 1867. . Ни о камне, ни о металле, ни даже о земле или о ткани подобного дискурса не существует. Дерево стоит выше других материалов, потому что оно живое.

В частности, оно стоит выше камня, который, как и дерево, часто ассоциируется с сакральным, но представляет собой безжизненную материю, грубую и неизменную (по этой же причине он, впрочем, нередко ассоциируется с вечностью). Поразительный факт: большинство суеверий о статуях, которые разговаривают, передвигаются, кровоточат, плачут, связаны именно с деревянными статуями, а не с каменными [209] Среди обширной литературы: Geary P. Furta Sacra. Thefts of Relics in the Central Middle Ages. Princeton, 1978; Cardini F. Magia, Stregoneria, Superstizioni nell'Occidente medievale. Firenze, 1979; Brown P. Le Culte des saints. Paris, 1984; Sigal P.-А. l'Homme et le Miracle dans la France medievale (XIe-XIIe s.). Paris, 1985; Schmitt J.-C. Les superstitions // Le Goff J. et Remond R., dir. Histoire de la France religieuse. Paris, 1989, t. I, p. 417-551. . Причины этого кроются в хронологии (расцвет подобных феноменов пришелся приблизительно на рубеж тысячелетий, а затем — на начало романской эпохи, когда статуи из камня еще были редкостью), но также связаны с символикой материалов: дерево — живое и развивающееся, камень — нет. Стоит задуматься: а не было ли сопротивление, с каким в феодальную эпоху — чаще, чем обычно считается — встречали переход от деревянных замков к каменным, вызвано предубеждениями символического порядка, а не только экономическими и техническими причинами, как принято полагать [210] Bur M. Le Chateau. Turnhout, 2002. . В феодальной культуре, как правило, и впрямь невозможно четко отделить материальное от символического, технологию от идеологии. Несмотря на возведение укрепленных замков и соборов и на то, что обладание подобной крепостью представляло немалую политическую ценность, идеология камня, как мне кажется, в действительности складывается только в конце Средневековья. До этого же люди с неутомимым упорством, несмотря на бесконечные пожары, многократно заново отстраивают из дерева то, что было сооружено из дерева. Не только потому, что на это требуется меньше времени, усилий и денег, но также — и прежде всего — потому, что дерево предназначено для одних объектов, мест и обычаев, а камень — для других. Переход от дерева к камню мог выражать политические амбиции, отражать экономический интерес или технологические достижения, но также мог быть знаком символического уничижения [211] В этом смысле я отнюдь не разделяю взглядов Л. Уайта-мл.: White Jr. L. Medieval Technology and Social Change. Oxford, 1962. . Об этом мы, к примеру, узнаем из любопытных легенд, рассказывающих о том, как ту или иную деревянную статую наказали и переделали в каменную за то, что она не выполняла своих обязанностей — культовых или защитных, — исполнения которых от нее по праву ожидали. Переход от дерева к камню понимается в этом случае как наказание, почти как смертный приговор [212] Cм.: Geary P. Lhumiliation des saints // Annales. ESC, vol. 1, 1979, p. 27-42. .

Между тем оппозиция дерево/камень — это оппозиция двух ценных и престижных материалов. Она не столь резка, как оппозиция дерево/металл, в которой сталкиваются чистый материал, освященный идеальным образом Святого креста, и материал зловещий, порочный, почти дьявольский. В средневековом восприятии металл — как драгоценный, так и нет — всегда в той или иной степени инфернален: он был добыт в недрах земли, а потом обработан огнем (который является злейшим врагом дерева). Он порожден тьмой и подземным миром, это продукт некоей преобразовательной операции, которая в каком-то смысле схожа с колдовством [213] Johanssen D. Geschichte des Eisens. 3-e ed., Berlin, 1953; Sprandel R. Das Eisengewerbe im Mittelalter. Munchen, 1968. . Поэтому в ценностной шкале ремесел кузнец и плотник противопоставлены друг другу. Кузнец, разумеется, — человек в социальном плане весьма востребованный и влиятельный, но он еще и колдун, который имеет дело с железом и огнем [214] Bchtold-Stubli H. Handwdrterbuch des deutschen Aberglaubens / Berlin, 1941, Bd. IX, Sp. 257-265; Rohrich L. Die deutsche Volkssage // Vergleichende Sagenforschungen, 1969, S. 217-286. О кузнеце как «колдуне» см. с осторожностью часто цитируемый труд: Eliade М. Forgerons et alchimistes. Nouvelle ed., Paris, 1983. . Плотник, напротив, ремесленник скромный, но уважаемый: ведь он работает с благородным и чистым материалом [215] Sangferst P. Die heilige Handwerke in der Darstellung der “Acta sanctorum". Leipzig, 1923. . Не случайно традиция издавна сделала Иисуса сыном плотника, хотя канонические тексты не говорят ничего конкретного о занятии Иосифа [216] Как на иврите, так и по-гречески (tekon) слово, обозначающее род деятельности Иосифа, указывает не на профессию плотника, даже если просто иметь в виду мастера, работающего с деревом (латинское carpentarius), а только на обобщенное понятие «ремесленник». . Плотник не соприкасается с грязью, его нельзя заподозрить в чем-то недозволенном, он работает с живым материалом и делает честь самому званию ремесленника. В конечном счете, в Средние века очень немногие профессии считались столь же безупречными [217] Cм.: Le Goff J. Metiers licites et metiers illicites dans l'Occident medieval // Pour un autre Moyen Age. Paris, 1977, p. 91-107. .