Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

Первыми к решению этой задачи приступают юристы и нотариусы [605]; за ними следуют историки и поэты, а затем авторы всевозможных трактатов и разного рода клирики. Термины латинского языка блазонирования калькируются с терминов народного языка (banda от bande (правая перевязь), fascia от fasce (пояс) и т. д.), но синтаксис в основном сохраняется латинский. Однако он плохо подходит для описания гербов, внутри которых наложение планов и деление каждого плана на несколько четвертей являются базовыми синтаксическими принципами. Потому в латинском блазонировании приходится пользоваться и зачастую злоупотреблять придаточными определительными предложениями там, где на народном языке можно ограничиться соположением и подчинением синтагм. К примеру, в старо- и среднефранцузском языке порядок слов в геральдической фразе является основным синтаксическим принципом описания структуры и отдельных составных частей герба. В латинском, где порядок слов в предложении более свободный, это едва ли возможно. Поэтому описание одного, не слишком сложного, герба по-французски займет две-три строки, а на латыни для этого иногда может понадобиться шесть-восемь строк. В отличие от прочих специальных или научных областей, в блазонировании латинская фраза всегда будет длиннее фразы на народном языке.

Щит — основной элемент геральдической композиции: именно на нем помещается герб stricto sensu [606]. Однако за несколько десятилетий в живописных, скульптурных или гравированных изображениях щит приобретает дополнительные элементы, некоторые — чисто декоративного свойства (шлем, корону), другие помогают точнее обозначить личность, родственные связи или сан владельца: инсигнии прелатов, атрибуты исполняемых обязанностей, позже цепи рыцарских орденов. Среди внешних украшений щита самым древним и самым значимым является нашлемник, то есть фигура, венчающая шлем. Она может быть выражением как индивидуальных «побуждений», так и родственных связей «кланового» типа.

Нашлемник изобрела не средневековая геральдика. Он существует с древнейших времен и встречается во многих обществах. В Европе самое широкое и самое длительное распространение он, по всей видимости, получил у германских и скандинавских воинов. Однако между нашлемниками воинов поздней Античности и раннего Средневековья и собственно геральдическими нашлемниками, которые постепенно входят в обиход с конца XII века, найти прямую преемственность сложно. Последние представляют собой не просто шлемовое украшение: это настоящие маски. Собственно воинская функция нашлемников выражена слабо (их носят в основном на турнире, в редких случаях — на войне), зато велика их символическая роль. Они появляются в тот момент, когда голова становится наиболее значимым элементом репрезентативных систем, берущих за основу человеческое тело и жестикуляцию. Кроме того, они в полной мере вписываются в основополагающую оппозицию «скрывать/показывать», характерную для большинства личных или идентифицирующих знаков, используемых в Европе с XII века, особенно для гербов. Фигура, представленная на гербовом щите, фактически равноценна фигуре, изображенной на теле; она раскрывает личность человека, который ее использует, и определяет его место в рамках семейной или феодальной группы. Напротив, фигура на шлеме будто бы скрывает личность того же самого человека, по крайней мере, на первый взгляд; она наделяет его новыми свойствами, преображает его индивидуальность, вырывает его из узких семейных рамок и помещает в более широкую систему родственных связей. Она является одновременно маской и тотемом [607].

Во второй половине XII века такого рода геральдический нашлемник распространяется в Западной Европе практически повсеместно. Он появляется вскоре после возникновения гербов и почти с самого начала предстает в качестве их естественного дополнения [608]. До 1200-х годов он представляет собой звериную или растительную фигуру, нарисованную на шлеме воина и чаще всего воспроизводящую фигуру, которая помещалась на щите, иногда — ту, которая нашивалась на знамя. Все те немногие, сохранившиеся до наших дней изобразительные образцы первых геральдических нашлемников принадлежат наследным правителям и военачальникам. Самое раннее изображение помещено на конический шлем Жоффруа Плантагенета (1113-1151), графа Анжуйского и герцога Нормандского, представленный на надгробной плите, которая была выполнена в технике эмали около 1160-го года и о которой уже упоминалось выше (илл. 22) [609]. В литературных текстах, напротив, описание разрисованных шлемов встречается часто и касается не только знати, но и других категорий воинов. Речь идет о топосе, происхождение которого восходит к глубокой древности и который скорее опирается на мифологический образ воина — а именно германского воина, — чем на реальное рыцарское вооружение феодальной эпохи. В литературе шлем всегда в той или иной степени наделен магическими качествами, даже если речь идет о шлеме реального лица. Поэтому вполне возможно, что знаменитый шлем с китовым усом, который будто бы носил граф Булонский, Рено де Даммартен, в битве при Бувине (1214) и который поэт Гильом Бретонец описывает как уникальное и даже дьявольское нововведение, является плодом литературной мифологии [610].

На самом деле подавляющее большинство средневековых нашлемников известно нам по печатям и гербам. До нас дошла лишь незначительная часть реальных нашлемников, то есть нашлемников как предметов (самый известный — нашлемник Черного Принца [611], хранящийся в Кентерберийском соборе). Стоит напомнить, что в данном случае историк имеет дело с изображениями, то есть с репрезентациями [612], учитывая все их отклонения, все отличия от реальных объектов. По средневековым печатям нам известно несколько десятков тысяч нашлемников — но какой процент из них отображают реальные артефакты? Вероятно, весьма незначительный. Участники турниров, копейных поединков и различных ритуалов, которые на самом деле носили нашлемники на шлемах, представляют собой довольно узкую социальную группу. Нашлемники для поединков и турниров — это хрупкие сооружения, которые изготавливаются из дерева, металла, ткани, кожи, при случае также используются волосы, перья, рога и растительные материалы. Чтобы нашлемник держался на голове рыцаря, он должен быть небольшого размера, пусть даже его основное предназначение и состояло в том, чтобы быть видимым с дальнего расстояния. В случае с нашлемниками-изображениями таких проблем нет, вопросы устойчивости и веса отпадают сами собой: нашлемник — по сравнению со шлемом, на котором он закреплен, и с гербовым щитом, который он венчает, — зачастую выглядит просто гигантским, его конструкция, пропорции и очертания намеренно нарушают законы геометрии и всякого правдоподобия (илл. 20-21, 27-29).