Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

На самом деле репрезентация нашлемника не регулируется никакими правилами. В отличие от организации изображения внутри щита, цвет, формы и расположение элементов нашлемника не кодируются. Художники и ремесленники вольны сами определять положение, форму и особенности фигуры или фигур, составляющих нашлемник, согласуя свой замысел с характером поверхности, на которой они работают, либо с тем, где и когда люди будут видеть это изображение. Иногда нужно заполнить пустое пространство (например, поле печати), иногда отослать к другому нашлемнику (на надгробном камне, на странице гербовника), иногда просто-напросто снабдить нашлемником герб, не имеющий такового. Художник, воспроизводя нашлемник, всегда в большей или меньшей степени (а бывает, что и полностью) перерабатывает или изменяет его. И, напротив, может оказаться, что человек, который согласно тому или иному документу, является обладателем нашлемника, лишь в минимальной и даже ничтожной мере влиял на его выбор и изображение.

Нашлемник может содержать одну или несколько фигур, задействованных в щите. Он может полностью воспроизводить щит на щитовой доске, на распростертом крыле или на более или менее стилизованном знамени (частый случай при использовании геометрических фигур). Он также может полностью пренебречь тем, что изображено на щите. С точки зрения статистики можно сказать, что около 40% средневековых нашлемников частично или полностью повторяют изображение на щите, который они сопровождают (этот процент, возможно, будет чуть выше во Франции, в Англии и в Нидерландах и чуть ниже в германских странах и в Шотландии). Здесь, однако, сложно делать точные статистические подсчеты или выводить более или менее достоверные типологические закономерности, так как нашлемник иногда состоит не просто из одной фигуры, а из целого комплекса элементов, где рога, крылья и перья — особенно перья страуса и павлина, двух птиц, которыми позднее Средневековье было просто очаровано [613], — соседствуют с предметами (в частности, с элементами вооружения), человеческими фигурами (девушками, дикими людьми, восточными персонажами), растительными элементами (листьями, цветами, целыми деревьями) и главным образом с животными. На более чем половине средневековых нашлемников в качестве главной фигуры изображено животное или часть животного (голова, «бюст», лапа). В этом «нашлемном» бестиарии лучше всего представлены птицы (павлин, лебедь, страус, сова, ворон), а также гибридные и химерические животные. Как правило, для нашлемника охотнее выбирались те животные, которых по той или иной причине не подобало включать в гербовый щит. Например, животные с дурной репутацией (лебедь, символизирующий лицемерие, ибо он скрывает под белым опереньем черную плоть) или дьявольские животные (кошка, обезьяна, козел, лиса, сова), либо чудовища и гибридные существа, которые редко встречаются на щитах (дракон, грифон, единорог, сирена). Можно также заметить, что представители некоторых родов, имена которых можно легко обыграть с помощью говорящей гербовой фигуры, отказываются помещать подобную фигуру на щите в том случае, если животное несет уничижительный смысл, зато без колебаний используют ее в качестве нашлемника. Так, швабский род Катценелленбоген помещает на щит леопарда, а вот в качестве нашлемника выбирает обычную кошку (Katze) [614].

Кроме того, нашлемник, в отличие от щита, позволяет самыми разнообразными графическими и пластическими способами обыгрывать химерические существа, невероятные детали и фантазийные сцены, сочетая их так, чтобы добиться главного эффекта — эффекта трансгрессии, игровой или демонической. Действительно, фигура-нашлемник чаще всего отсылает именно к животному началу. В этом случае она в полной мере выполняет функцию маски, становится вторым лицом или, точнее, если использовать меткое французское выражение XIV века, «ложным лицом», faux visage, ведь она связана с сокрытием и иллюзией. Животное, будто бы застывшее в момент конвульсии, выражает ярость или исступление; более того, часто оно имеет устрашающий вид, так как его основная функция состоит в том, чтобы напугать противника. В поединке или на турнире шлем с нашлемником — тут нужно снова подчеркнуть их неотделимость друг от друга — фактически выполняют, подобно маске, двойную роль — защитную и наступательно-агрессивную. С одной стороны, нужно скрыть, защитить себя (одновременно и физически, и сверхъестественным образом), видеть самому и быть невидимым для других (идея, крайне значимая для всех мифологических традиций и большинства средневековых инициационных ритуалов). С другой — нужно стать больше, агрессивнее и страшнее, как тот самый зверь, в теле или в голове которого поселился воин. Он отождествляет себя с этим зверем. Он и есть этот зверь.

Нашлемник, таким образом, представляет собой двойственную маскировку. Будучи выставлен напоказ, он скрывает и одновременно предъявляет. Как маска, он позволяет мгновенно стать другим, скрыть свои слабые места, приобрести новые способности и даже стать неуязвимым. Собственно денотативная функция нашлемника — связанная с идентификацией индивида в общей схватке, либо при случае внутри той группы, к которой он принадлежит — кажется незначительной, по сравнению с многочисленными символическими функциями, которые он выполняет во время боя (игрового или реального). Это нечто куда более значимое, чем просто опознавательный знак: это выражение второй натуры, которая проявляется не только в игре, на празднике и на войне, но также определяет отношения человека со смертью и потусторонним миром. Тем самым нашлемник связывает того, кто его носит, с предками, реальными или вымышленными, и со всей родней. Из маски он превращается в «тотем».

Нашлемник действительно связан с родней — как правило, с большой родственной группой. В геральдическом арсенале средневековой аристократии он даже является тем элементом, в котором сильнее всего проявились некоторые «тотемические» тенденции (я, естественно, употребляю этот термин в несколько огрубленном значении, отличном от того, которое в него вкладывают антропологи), берущие начало в структурах родства, существовавших до XII века, — а значит, и до появления гербов и геральдической системы, — и даже до 1000 года.

Здесь следует, однако, отметить различия хронологического, географического и социального порядка. Сначала первые геральдические нашлемники, видимо, представляли собой индивидуальные эмблемы, ситуативные маски, которые участники турнира использовали, чтобы скрыть себя и приобрести различные способности, одновременно физические, эмоциональные и сверхъестественные. Однако многие, исходно индивидуальные, нашлемники стали семейными. Этот сдвиг в каких-то странах и областях произошел быстрее, в каких-то — медленнее. В германских княжествах трансформация была наиболее ранней и, возможно, наиболее полной: с середины XIII века большинство немецких нашлемников связаны с семьей, и добавление изменений в семейный нашлемник — это способ внести «бризуру», то есть выделить индивида в рамках его семейной группы [615]. Напротив, в странах с более давней геральдической традицией (во Франции, в Англии, в Шотландии), где нашлемник вошел в употребление позднее и использовался реже, чем в германских странах, он довольно длительное время сохранялся в качестве индивидуальной эмблемы, которая могла меняться от турнира к турниру, по прихоти или по воле обстоятельств. Только в начале XIV века почти повсеместно появляются семейные нашлемники, по образу и подобию тех, которые встречаются в Германии, Швейцарии и Австрии. Однако нашлемник отражает скорее не близкое родство, то есть родство внутри одной семейной линии, а более широкие родственные связи, горизонтальные, клановые или мифологические. По крайней мере, если речь идет о семьях наследных правителей и о высших слоях аристократии. Если гербовый щит с его сложной системной бризур и вторичных бризур принадлежит малой семье, в рамках которой он определяет место индивида по отношению к братьям, отцу, дядьям или кузенам, то нашлемник, напротив, будет общим для всех потомков, происходящих от одного предка, жившего два, три или даже четыре поколения тому назад. К примеру, в XIV веке все Капетинги, происходящие от Роберта Благочестивого, вне зависимости от того, какие фигуры и цвета представлены на их щите, используют в качестве нашлемника лилию. Это родовая эмблема, которая предполагает и отражает очень глубокое осознание структур родства и системы генеалогических связей. И, естественно, охотнее всего используют такой «клановый» нашлемник скромные боковые ветви, которые дальше всего отстоят от ветви старшей [616].