Уильям Уотт - Мусульманская Испания

Другая сторона новой политики проявилась в 1499 г., когда могущественный кардинал Хименес де Сиснерос посетил Гранаду и провел там дискуссию с законоведами. За ней последовало сожжение чисто мусульманских сочинений и насильственное обращение в христианство.

В результате здесь на следующий год вспыхнуло восстание, которое продолжалось более года. В качестве карательной меры мусульманам Гранады в 1502 г. был предложен выбор между крещением и высылкой. Многие предпочли креститься, однако убеждений своих не изменили. В 1525—1526 гг. сходные меры были приняты против мусульман других провинций. После этого в Испании официально не осталось мусульман, но еще почти целое столетие испанские правители сталкивались с проблемой морисков.

Для объяснения роста нетерпимости в Испании после столь долго сохранявшейся терпимости можно привести несколько причин. Некоторое время ожидали, что представители трех вероисповеданий могут быть сплочены в некое единство, но чем дальше, тем яснее становилось, что это невозможно. Политическое единство при Фердинанде и Изабелле было чревато разобщением и настоятельно требовало единства духа, чтобы предотвратить это разобщение. Непримиримая и вместе с тем оборонительная позиция Гранады в последние десятилетия ее существования несомненно подготовила решение Фердинанда и Изабеллы создать подлинное единство в мировоззрении. К 1525 г. Испания, выросшая уже в империю, сознавала, какую угрозу для Европы создавало мусульманское (турецкое) наступление на Вену (она была действительно осаждена в 1529 г.). Участие в действиях там — и по другую сторону Атлантического океана — требовало максимального использования испанских людских ресурсов, так что здравый смысл диктовал исключить самую возможность существования враждебных элементов внутри страны, пока такое количество надежных и боеспособных люден находится за ее пределами.

Как сообщают, подразумевалось, что мусульманам предоставлено сорок лет на исполнение постановлений, принятых в 1525—1526 гг. Неизвестно, было ли так на самом деле, однако к 1566 г. антимусульманское законодательство вновь оживилось — предшествующие меры оказались неэффективными. К тому же мусульманская религиозная практика в центральных землях ислама или в других местах часто разрешала и оправдывала такыйю — т.е. сокрытие своих истинных религиозных убеждений, когда проявлять их опасно для жизни. Очевидно, мориски получили официальное решение мусульманских законоведов за пределами страны, что в условиях Испании XVI в. разрешается подобная скрытая приверженность к исламу. Сохранились рукописи, известные под названием алхамиадос, которые написаны арабским алфавитом, но на испанском языке. Они содержат изложение мусульманской веры и религиозной практики морисков. Дополнительной причиной увеличения нетерпимости был ощущавшийся теперь факт более высокой рождаемости среди мусульман, за счет которой росла их численность. С другой стороны, существенный экономический и материальный вклад морисков в жизнь Испании способствовал тому, что их поддерживала значительная часть знати Арагона и Валенсии.

С 1566 г. давление на морисков увеличилось. Некоторые из них подняли в 1569 г. восстание и получили помощь оттоманского правителя Алжира. Однако, несмотря на этот нажим, их общины в городах оставались в основном нетронутыми — благодаря замкнутому характеру их жизни. Они оказались неассимилируемым элементом населения. Наконец, между 1609 и 1614 гг. появились эдикты о высылке, в результате которых около 500 тыс. человек, как сообщают, пришлось уехать в Северную Африку. Некоторые из событий там позволяют по-новому увидеть кое-какие детали жизни в Испании. Так, среди своих собратьев по вере часть морисков проявила себя столь же неассимилируемой, как и среди испанских христиан. Их культура была общей материальной культурой Испании, мусульманской настолько же, насколько христианской. В мусульманской атмосфере Северной Африки они более чем когда-либо осознали свое испанское происхождение, свое превосходство над африканскими мусульманами — берберами и пр. В некоторых городах Северной Африки по сей день сохранились отдельные мусульманско-испанские черты, так что в этом ограниченном смысле мусульманская Испания все еще жива.

Этот период в литературной истории ал-Андалуса не без оснований считали всего лишь эпилогом. Не было ни особого импульса к изобретательству, ни удивляющих поэтических новшеств. Скорее это была (как и на мусульманском востоке) эпоха компиляции и широкой эрудиции, когда записывались или обретали законченное выражение накопленные поколениями знания; часто в роли фиксаторов выступали андалусские эмигранты.

Одним из таких экспатриантов был грамматист Ибн Малик (1208—1274), которому принадлежат две урджузы, где изложена вся арабская грамматика. Более короткая из них, включающая чуть меньше тысячи строк скверных стихов [112] Как сообщил мне Дж. М. Уикенз, иллюстрации сказанному можно найти в кн.: Хасан ас-Сумадихи, Хуласат тарнх Тунис, Тунис, 1925, стр. 141 и сл. , до сих пор используется как учебное пособие. Другой андалусец Абу Хаййан (1257—1344), преподававший на востоке, известен прежде всего как грамматист, но он был также сведущ в ряде мусульманских наук. О размахе его эрудиции свидетельствует тот факт, что он был автором солидной турецкой грамматики; как сообщают, ему принадлежала еще и грамматика эфиопского языка. Еще один эмигрант, Ибн Сайд ал-Магриби (ум. в 1274 г.), слыл тоже разносторонним человеком, он составил весьма ценную антологию, в которую включил немало собственных стихов.

Оставшиеся в сокращавшихся мусульманских владениях в Испании представители культуры также жили на скопленные капиталы, но капиталы эти были достаточно велики, чтобы обеспечить им достойное и изысканное существование. Во время правления Насридов в Гранаде при дворе — в той самой Алхамбре, где каменные своды дворцов и павильонов легко покоятся на стройных колоннах, на вид столь же хрупких и неустойчивых, как балерина на пуантах, — поэтам и прозаикам, которые больше заботились о своем наследии, чем о приближающемся конце, все еще удавалось порой высечь искры вдохновения, подобные прежним.

Среди прочих фигур в литературе, как башня, возвышался Лисан ад-Дин ибн ал-Хатиб (1313—1374). Везир, хронист, автор полезного биографического словаря, он был также мастером орнаментальной прозы, написавшим и многочисленные макамы, и высокообразованным поэтом, сочинявшим как традиционные касыды, так и изящные мувашшаха. Он написал также урджузу под названием «Рисалат ал-хулал фи назм ад-дувал» («Число полумесяцев в порядке стран»), излагавшую историю ислама на западе. Один из современных арабских ученых считает ее достойной звания арабского «Шах-наме» [113] Мухаммад Мзали, Ал-бутула кама юсаввируха ал-адаб ал-араби фи-л-аидалус ва шамал ифрикия,— «ал-Фикр», т. 4, ч. 5 (февраль 1959), стр. 22—33. , хотя она никогда не проникала в народное воображение, подобно персидскому эпосу. В целом этот автор замечателен не новаторством, а своим тонким мастерством, простыми ритмами, чарующей выразительностью и искренностью образов, с какой он поет о свидании влюбленных в идиллической обстановке, среди чутких лилий в завистливых нарциссов, о мимолетности этого свидания, которое, подобно судьбе, «можно упрекнуть лишь в том, что оно пронеслось в одно мгновение».