Десмонд Сьюард - Генрих V

В 19 веке романтически настроенные французские историки в каждом нормандском бандите с большой дороги или отщепенце видели героя «сопротивления». Несомненно, что хотя в укрывавшихся в лесах бандах было немало преступников, все же большая часть их членов были народными мстителями. [137] Jouet, La Resistance a l'Occupation anglais, p. 18: «На самом деле англичане старое слово «разбойник» (brigand) стали однозначно использовать в новом значении «партизан». Ловкий прием...». Когда англичане ловили кого-нибудь в Нормандии, они позволяли ему уплатить за себя выкуп только в том случае, если пойманный был в состоянии доказать, что прибыл из той части Франции, которая еще не покорилась английскому королю, и мог, скажем, показать, что относился к одному из гарнизонов дофина. В противном случае, согласно недвусмысленному приказу Генриха, его считали «разбойником и нашим врагом» и вешали. Англичане умышленно отказывались делать какие-либо различия между партизанами и обычными преступниками. Одни и другие болтались бок о бок на одной перекладине.

Из указа, изданного Генрихом незадолго до смерти и разосланного по всем графствам Нормандии, видно, что он сам был убежден в том, что большая часть разбойников являлись дворянами. Он говорит, что «многие [223] дворяне вместе с выходцами из простого народа» (plures nobiles et alii populates) либо вступили в ряды «наших врагов» (сторонников дофина), либо, как грабители, жили в лесах и пещерах, тем самым подразумевая, что те были скорее готовы вести несчастную жизнь загнанных людей, чем присягнуть ему на верность. Независимо от того, были ли разбойники маки или бандитами, Базен однозначно свидетельствует о том, что причиной такого их обилия была английская оккупация: «как только англичан прогнали из Нормандии и заставили вернуться домой, страна была освобождена от этой кары». Более того, епископ не сомневается в том, что многими «разбойниками», в первую очередь, двигало чувство ненависти к оккупационному режиму.

Он писал: «Существовало довольно значительное количество разоренных и отчаявшихся людей, которые в силу безделья, ненависти к англичанам, жажды наживы за счет добра других людей или по той причине, что длинная рука закона разыскивала их за то или иное преступление, покинули свои поля и жилища, а вместо того, чтобы поселиться в городах и замках, удерживаемых французами, ушли в лесные неприступные чащи и вели жизнь, подобную диким зверям или волкам. Доведенные до безумия, полупомешанные, они выходили по ночам, когда было темно, чтобы врываться в крестьянские дома, грабить добро, забирая их с собой в непроходимые лесные чащи в качестве пленников и там, посредством отвратительного обращения и всевозможных пыток они вынуждали своих пленников приносить им в условленное время и место большие суммы денег (вместе с добром, незаменимым в таких условиях жизни) как выкуп за свою свободу. Отсутствие выкупа [224] означало, что те, кто был оставлен крестьянами в качестве заложников, подвергнуться самым бесчеловечным мучениям. Возможно, сами крестьяне, если грабители сумеют поймать их, будут злодейски убиты или их дома внезапно могут заняться ночью огнем и сгореть дотла... но, кроме этого, они нападали на англичан, безжалостно убивая их каждый раз, когда им предоставлялся такой шанс». [138] Basin, Histoire de Charles VII, Vol. I, pp. 166-8.

Нарисованная картина немного подозрительна, поскольку ее автор одно время был «коллаборационистским» епископом Лизье, послушным орудием в руках англичан, и неприязнь его к подобным людям вполне объяснима. Можно также не сомневаться, что значительное число повешенных в качестве «разбойников» являлись партизанами, сторонниками дофина, которых укрывали и кормили крестьяне. Из записей Базена за 1470 год видно, что в одном, относительно мятежников, он был уверен наверняка, повторяя снова и снова, что они существовали только из-за присутствия англичан, «страна не может избавиться или очиститься от этого наказания до тех пор, пока кончится английское владычество, пока ее не вернут французам, ее подлинным хозяевам».

Однако, куда более разрушительной по своему воздействию на англичан, чем партизанская война, была эмиграция. Некоторые дворяне эмигрировали, чтобы спасти от оккупантов свои семьи, но большинство шли на это потому, что не желали присягать на верность английскому монарху. Значительное число духовенства, включая и двух архиепископов из Руана, отказались принести Генриху клятву верности. Только три нормандских епископа принесли обет. Многие эмигрировали, и их жалование, чтобы они не умерли от голода, получали [225] их друзья. (Некоторые из оставшихся священников только делали вид, что принесли клятву верности.)

Однако большинство эмигрантов из тех, кого Нормандия меньше всего могла позволить себе потерять, составляли крестьяне в возрасте от двадцати до тридцати лет. Прочь их гнали военные поборы и жестокость обращения оккупационной армии. Часть из них нашла спасение в соседней Бретани, но были и такие, что бежали до самой Фландрии. Генрих и его чиновники настолько были обеспокоены этой потерей рабочих рук, что начали предпринимать серьезные меры, чтобы заманить людей домой. [139] «Английские власти были так встревожены, что предприняли попытку сначала ограничить, а затем пресечь поток эмигрантов, а позже старались вернуть их назад путем уменьшения ренты и налоговых уступок». Fowler, Hundred Years War, p. 14.

Постоянный исход крестьянства из Нормандии был чреват тяжелыми последствиями для ее сельского хозяйства.

Уезжали не только французы. Уже в 1416 году из гарнизона Гарфлера начали дезертировать солдаты, тайком переправляясь через Ла-Манш. К осени следующего года эта струйка дезертиров превратилась в поток, объединивший в себе ручьи со всех концов Нормандии. В сентябре 1418 года король написал письмо к шерифам Англии, в котором жаловался на солдат, что «они без нашего дозволения в больших количествах обманным, предательским путем уходят и возвращаются в наше королевство Англию». К 1418 году он приказывает гарнизонам Кале и Гарфлера вешать всех дезертиров, которых они сумеют отловить. Была введена система пропусков, а на сэра Ричарда Уолкстеда была возложена обязанность обыскивать все суда, отплывавшие из гавани Руана. Если эта мера и оказалась эффективной, чтобы покончить с переправой через пролив, то остановить дезертирство она была не в силах. Те, кого силой заставили остаться во Франции, [226] опасаясь быть повешенными, уходили подобно «разбойникам» в леса и промышляли грабежами.

Английские дезертиры были не единственными, кто еще более усложнял жизнь французского сельского люда, настоящим бичом для них стали солдаты, остававшиеся в гарнизонах. Не было власти, типа военной полиции, которая могла бы воспрепятствовать им. В феврале 1418 года Генрих всем гарнизонным капитанам приказал наказывать солдат, которые «угнетают и грабят людей». Теоретически дисциплина обеспечивалась герцогом Кларенсом и лордом Мобреем. Несмотря на то, что они назначили уполномоченных, в гарнизонах их влияния не ощущалось. Каждый капитан получил копию предписаний короля, с которыми он должен был ознакомить своих солдат. Их содержание было на удивление характерным, особенно относительно проституток, у которых надлежало конфисковывать все деньги и ломать руки. Относительно соблюдения санитарии: войска должны были «закапывать в землю свои отходы и испражнения, освобождая жилища, чтобы в их жилищах не стояло зловоние». Не должно было быть грабежей, захватов провианта или домашнего скота. [140] Newhall, The English Conquest of Normandy, p. 226.