Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Это последнее лежит в самом сердце каролингского ренессанса. В восьмом веке существовало бесконечное количество различных редакций Библии. Некоторые основывались на латинской Вульгате бл. Иеронима, другие восходили к предшествовавшим ей латинским версиям так называемого типа итала (Itala). Серьезные расхождения встречались даже в Библиях, привезенных английскими миссионерами, особенно в Евангелиях и Псалмах,— чрезвычайно важных в силу их роли в богослужении. В общем послании Карл Великий пишет: «И потому, с Божией помощью во всех делах, мы уже приказали со всем возможным тщанием исправить книги Ветхого и Нового Завета, испорченные по невежеству переписчиков». Мы знаем, что Алкуин играл ведущую роль в этой огромной работе по сличению рукописей, поскольку он сообщает об этом в своем письме сестре Карла Великого, Гисле, аббатисе монастыря Шелл ее, и самому Карлу Великому, которому он послал в Рим исправленный текст в качестве подарка, приуроченного к Рождеству 800 года.

В общем, если сосредоточить внимание на библейских изысканиях как основной теме каролингского возрождения, то и другие его грани встают на свои места, и становится понятным, что мы подразумеваем, называя его скромным и деловитым, как и то, насколько неисчислимы были его корни. Это не были новые Афины, лучше прежних: интеллектуальная реформа и критическое изучение текста стали необходимой подготовкой к реорганизации духовенства и исполнению Opus Dei (Дела Божьего). Куда бы ни упал наш взгляд, повсюду мы видим аббатства и соборы, библиотеки и скриптории, ученых, которые, даже будучи столь разными, как Теодульф и Дунгал Ирландец, заботятся о делах короля самым заметным образом. Что действительно впечатляет, так это весомость их общих достижений, о которых говорят рукописи и предметы, которые мы и теперь можем взять в руки. Все это выглядит настолько целенаправленным, и так хорошо сочетается с тем, что сами реформаторы рассказывают нам о всеохватывающем влиянии Карла Великого. Почему же мы не решаемся принять как достоверный, нарисованный ими облик каролингского ренессанса? Почему, помимо всего прочего, мы не дерзаем признать правдивость знаменитой, даже если и противоречивой, работы Эйнхарда, хотя она относится к периоду лишь на тридцать лет позже?

Вот, что писал Эйнхард. Во-первых, он отдает должное красноречию короля и его способности изъясняться на латыни так же свободно, как и на своем родном языке (это настоящий парафраз того, что говорит о римских императорах Светоний). А затем продолжает:

«Он неутомимо покровительствовал свободным искусствам и осыпал почестями тех, кто преподавал их, относясь к ним с величайшим уважением» (это также из Светония). «Для изучения грамматики он прибег к Петру Пизанскому, к тому времени уже старцу. В других науках его учителем был Алкуин, звавшийся Альбино, дьякон, как и Павел, но по рождению сакс из Британии и ученейший человек своего времени. Он уделял много времени изучению риторики, диалектики и, вдобавок к этому, астрономии. Он научился исчислению и выказал подлинное умение при расчете движения звезд. И .больше того, он пытался писать, и обычно клал дощечки и листы пергамента к себе под подушку, чтобы в свободные минуты отдыха упражняться в написании букв. Но он взялся за письмо слишком поздно, и плоды не были слишком хороши. С особенным тщанием он относился к соблюдению христианской веры,— как это ни странно, это еще одно заимствование из Светония,— в которой был воспитан с детства. А в Аахене он построил церковь необыкновенного великолепия, украшенную золотом и серебром, канделябрами и балюстрадами и огромными бронзовыми дверями. Колонны и мраморные скульптуры для нее ему привезли из Рима и Равенны, потому что он больше нигде не мог найти их. Будучи в хорошем самочувствии, он всегда посещал богослужения утром и вечером и внимательно следил за тем, чтобы все совершалось как должно. Весьма часто он приказывал ризничим смотреть за порядком в храме. Он даровал множество золотых и серебряных священных сосудов и достаточное количество священнических одеяний, чтобы ни один клирик, как бы нищ он ни был, не должен был появиться без облачения. Наконец, он уделял много внимания правильности чтения и псалмопения; поскольку он был знатоком, хотя никогда ни читал на публике, а пел только в хоре или про себя».

Итак, в этом отрывке Эйнхард делает намеки на большинство, если не на все, аспекты каролингского возрождения. Однако здесь имеют значение не детали этой картины — некоторые из них, возможно, не подтверждаются фактами — а переданное нам автором впечатление о варварском короле, которого все стремились возвеличить и который проявил себя как не имеющий равных меценат своего времени. Будучи невежественным воином (потому что нам не следует буквально воспринимать стилизованное описание Эйнхарда), он собрал своих ученых и художников со всех концов цивилизованного Запада. Они пришли к нему и работали под его покровительством. Наконец, и в варварской Европе законы и учение римской церкви оказались в безопасности. В итоге Рим, помазавший новый королевский род, оказался прав.

Но забота Карла Великого о культуре не означала, что ему и его семье можно было не опасаться утратить почтение своих подданных. На самом деле, в самом разгаре своих преобразований он столкнулся с рядом серьезных восстаний, которые и положили внезапный конец центральному периоду его правления. Семьсот девяносто второй и третий годы были ужасными. Прежде всего урожаи были плохими, и повсюду начался голод. Во-вторых, неспокойно было в Саксонии, Италии и Испании. И, наконец, заговор против короля (уже не первый) чуть было не достиг своей цели. Его возглавил любимый внебрачный сын короля, Пипин Горбун, и втянул в него многих франкских магнатов. Далее, мы не должны воображать, что покровительство Церкви ставило Карла Великого выше кровных распрей его рода и сословия. Он все так же был представителем очень узкого круга варварских вождей, яростно ссорившихся из-за земель и богатств, и которые за пределами своих собственных территорий обычно пользовались презрением.

Очень интересны и важны для будущего меры, принятые королем, чтобы не допустить повторения такого magnum conturbium (великой распре) в среде его собственных родственников и ближайшего круга. Каким образом мог он крепче привязать к себе людей? После более раннего заговора 786 г. он взял со всех своих подданных клятву верности. При Меровингах подобные присяги были нормой, но после смены династии, похоже, имела место нерешительность по поводу применения этой практики. Однако после помазания в 751 г. Пипин III взял клятву верности со своих магнатов, предварив ее актом восхваления.