Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

Таким был социальный фон для событий последних лет жизни Карла Великого. Эти годы не были счастливыми. Старый воин утратил былую силу и довольствовался пребыванием дома в Аахене или его окрестностях. Начались волнения. Лишь в 812 г. он убеждает византийцев признать его титул, хотя умер он раньше, чем стала возможной ратификация мирного договора. Поэтому, строго говоря, его императорский титул так и не получил признания за пределами Рима. Он дважды предпринимал меры для обеспечения престолонаследия. Первый раз в 806 г. он предпринял раздел земель между тремя своими законными сыновьями по древнему франкскому обычаю. Это был опасный момент. Карл Младший как раз собирался нанести свой главный удар по славянам в области Эльбы-Заале; Людовик был занят первыми арабскими набегами на свои аквитанские порты, а Пипин в Италии готовился к нападению на Венецию. Их собственными можно было считать только те территории, за которые они сражались. Император должен был бы оставить каждому из них ту область, с которой он уже солидаризовался в войне и мире. Они должны были быть равными между собой и независимыми, но готовыми совместно и дружественно по отношению друг к другу исполнять некоторые общие обязанности, вроде защиты Римской церкви. Но об империи ничего не говорилось. Императорский титул не был наследственным и должен был умереть вместе с ним.

Карл Младший умер в 811, а Пипин — годом раньше, и, таким образом, сын остался только один — Людовик Аквитанский. Если не считать Италии, которая отходила сыну Пипина Бернарду, право наследования теперь принадлежало одному Людовику. Итак, в сентябре 813 г. Карл Великий разделил свою единоличную власть с сыном и короновал его в присутствии своих высших сановников, сделав его принцем консортом с императорским титулом. В этом не было ничего странного. Обстоятельства резко изменились, и теперь неопасным и благоразумным оказывалось то, о чем в 806 г. было безрассудством и помыслить.

Поэтому, никогда раньше не планируя этого, Карл Великий передал свой титул. Но передать его содержание он не мог. Его Империя была его собственным достижением, которое он завоевал и удерживал ценой больших трудов и силой своего меча. Автор «Песни о Роланде» проявил себя лучшим историком, чем думал сам, когда вложил в уста императора слова «Deus» dist li Reis, «sipenuse est ma vie» («Господи, как тяжела моя жизнь!» — сказал король). В лучший период своей жизни Карлу Великому — грубому, набожному, предприимчивому, полному несравненной энергии — еле удавалось удерживать свои завоевания. Но эта задача стала невыполнимой для него еще до того, как он утратил силы, поскольку Западная Европа стала добычей врагов с юга, востока, да к тому же еще и с севера, которым не смог бы противостоять ни один человек.

Достижения Карла Великого были одно, а его наследие—другое. Его преемнику досталась пустая казна, продажная и мятежная свита, разваливающаяся империя, пораженная голодом и опустошаемая чумой, в сельских районах которой зачастую единственным законом была кровная месть. За видимостью единства и однородности стояло общество, раздираемое местническими интересами, не способное питать ни национальных, ни тем более имперских устремлений. Единоличная власть Карла Великого покоилась на его контроле над людьми. При желании, мы вправе рассматривать этот контроль в свете централизованной администрации. Мы можем анализировать институты каролингской монархии и назначение missi dominici, графов и представителей низшего уровня и на основании результатов построить некую теорию управления. Но если мы так поступим, нам придется с еще большим удивлением взирать на стремительный распад этой структуры при преемниках Карла и очевидное отсутствие у них — при всех способностях и решительности, которыми большинство из них не было обделено,— озабоченности по поводу того, что происходило прямо у них на глазах. Их и их друзей гораздо больше тревожила утрата идеала Imperium Francorum (Франкской империи), империи, созданной уже не Карлом. Непосредственных авторов этой идеи следует искать в окружении Людовика Благочестивого; а основной политической темой девятого и десятого веков, а значит, и этой главы, является странное упорство этой мечты перед лицом мрачной реальности военных неудач, экономического упадка и социальных перемен.

Людовик Благочестивый с детства жил в своем южном королевстве Аквитания. Возможно, из-за того, что Карл Великий ощутимо ограничивал его власть там, он, похоже, не испытывал сочувствия к отцу и в качестве примера для себя предпочел бы выбрать своего деда Пипина III. Его друзья — особенно Бенедикт Анианский — не были также и друзьями его отца, и фактически отреклись от проводимой им политики на ассамблее в Аахене после 814 года. Они были детьми каролингского ренессанса, по большей части ярыми преобразователями, полагавшими, что старый император сделал достаточно немного, чтобы помочь им осуществить свои устремления. Это были люди, учившие Людовика искать смысл власти не в варварском могуществе Верховного короля, а в христианской universitas (общности), которой он должен править как император. Он носил гордый титул divina ordinante providential /mperator Augustus (Император Август, правящий по божественному провидению). Его подданными были христиане, а не франки или римляне. В официальных документах он именовал себя piissimus (благочестивейший), а неgloriosissimus (славнейший), как его отец, в то время как Ардо, биограф Бенедикта Анианского, называл его императором вселенской Церкви в Европе. В знаменитом письме о разнообразии законов архиепископ Агобард Лионский просил своего господина помнить, что, говоря словами ап. Павла, больше нет ни эллина, ни иудея, ни варвара, ни скифа, «ни аквитанца, ни лангобарда, ни бургунда, ни аламанна, ни раба, ни свободного; но все и во всем Христос».

Такова была цель короля, чьи материальные ресурсы были ничтожны, для кого щедрость могла стать опорой его способности внушать преданность лишь в самую последнюю очередь. Однако не стоит думать, что благочестие Людовика и его тяга к обществу монахов-реформаторов полностью отрезало его от жизни его сословия. Его биографы говорят, что он отличался физической силой, был хорошим охотником а, если того требовали обстоятельства, то и воином. Например, он предпринял решительные меры против норманнов, за что ему редко отдают должное. Кажется вероятным, что, кроме того, он был человеком эмоционально неуравновешенным и подверженным приступам страсти, гнева и смирения, поскольку с ним никогда не было легко иметь дело. Врагами он обзаводился быстрее, чем друзьями.

Прошло совсем немного времени, и новый император счел необходимым уделять больше внимания высшим сановникам времен его отца и меньше — своим друзьям-преобразователям. Он нуждался в верной службе — везде, где ее только можно было заполучить; и поэтому оказался между двух стульев. Результатом было разочарование, которое тяготеет над всеми письменными источниками этого периода. Император, призванный объединить христианский Запад, на практике, если не в теории, отринул своих друзей, и божественное возмездие не заставило себя долго ждать. Неверность сыновей, набеги норманнов и сарацин, чума, голод и личное унижение — все понималось именно в этом ключе. Над франками свершился Божий суд, и катастрофа была неизбежной. Следствием стала апатия и безысходность, которые, безусловно, также влияли на политические события.