Генрих Штаден - О Москве Ивана Грозного

он не принесет денег". Когда же я положил деньги на стол,

стрелецкий голова заявил, что он ошибся, обвинив меня в такой

незначительной сумме. „Я должен был искать целую тысячу",

сказал он.

После того мой слуга был отпущен и отдан мне. Бояре ска-

зали: „Возьми своего слугу и делай с ним, что хочешь". Так я,

как только пришел к себе на двор, приказал подвесить его

в кладовой за руки. Он же взмолился: „Государь! Отпусти

меня! Я добуду тебе твои деньги". „Ну, хорошо!" отвечал я.

Тогда он взял рубаху и завернул в нее один из моих золо-

ченых кубков. Затем пошел к одному человеку, торговавшему

солодом: говорили, что моя служанка приносила к нему на хра-

нение часть украденных у меня денег. Слуга, придя к нему

в дом, попросил хозяйку взять на хранение его рубаху, а сам

внимательно следил, куда она ее положит. Затем я схватил

моего слугу и повел на суд и просил бояр дать мне целовальни-

ков, будто бы я хорошо знаю, где (об.) находились деньги,

украденные у меня моим слугой. Когда мы подошли к дому, где

была рубаха с золоченым кубком, туда же привели и моего

слугу раздетого до-нага, и водили его по всем углам. Хозяйка

быстро сообразила, в чем дело, кричала и плакала. Как только

в присутствии целовальников слуга нашел рубаху, ее тотчас же

опечатали, этим дело было уже выиграно. Хозяйку схватили и

повели на Судный двор (Richthof). Мне было стыдно, что я по-

клепал напрасно эту женщину: в земщине она была моей бли-

жайшей соседкой; ее первый муж был иконописец (Biltmaler).

„Бояре!" сказал я, „теперь уже поздно начинать дело".

И бояре приказали держать эту женщину в тюрьме, чтобы поста-

вить ее на суд, когда я предъявлю ей обвинение. Тогда судьей

был Дмитрий Пивов. Он был расположен ко мне и охотно по-

пускал тому, что я добываю обратно свои деньги: он хорошо

знал, что стрелецкий голова оговорил меня напрасно и неправдой

получил от меня деньги. Теперь в моей власти было также ото-

брать деньги от другого, но я этого не сделал!

Торговый человек турецкого султана Чилибей (90) должен

был покинуть Москву немедленно (ohne Respitt). И великий

князь приказал, чтобы все его должники заплатили ему свои долги.

Тогда Алексей Басманов просил одолжить ему 50 рублей. Когда

147

я выплачивал ему эти деньги, он принес с собой золотые цепи и хотел оставить их мне в залог. Но я от них отказался. Узнав об этом, сын его Федор, •- тот самый, с которым развратничал великий князь [и] в годы опричнины был первым воеводой против крымского царя, - обратился ко мне по дружески: „В каком уезде твое поместье?". „В Старицком, боярин", ответил я. „Этот уезд, ответил он, отдан теперь мне; не бери с собой Никакого продовольствия: ты будешь есть за моим столом, а твои слуги вместе с моими". Я поблагодарил его, а он продолжал: „ Если ты не хочешь отправляться - я в том волен и, как ты сам знаешь, могу тебя хорошо защитить". Я радостно благодарил его и ушел в веселом настроении. Некоторые из наших насмехались надо мной.

Когда этот боярин вернулся домой, великий князь сосватал ему невесту (ein Furstin); на свадьбу был приглашен и я. Великий князь на этой свадьбе был очень весел (об,). И боярин сказал мне: „Говори, чего ты хочешь: все будет исполнено, так как великий князь весел. Я расскажу ему, какое преданное сердце бьется в твоей груди!". Я поблагодарил его и сказал: „ Сейчас, слава богу, я ни в чем не нуждаюсь, но я прошу тебя сохранить твое расположение ко мне". Он обернулся назад и приказал вернуть, мне взятые в долг деньги. Деньги были отсчитаны в мешок, а мешок запечатан.

Один боярин по имени Федор Санин - он побывал во многих чужих странах - видел это и совсем по дружески упросил меня поехать вместе с ним. Когда мы пришли к нему на двор, Мне были оказаны все обычные почести. Он пошел со мною в кладовую, где увидел я много денег и добра. „Ты женат?" спросил он меня. „Нет", отвечал я. „Присылай, сказал он, посмотреть моих дочерей, и, коли ты решишь, я отдам тебе ту, которую ты пожелаешь. А вместе с ней добра и денег, сколько тебе -будет угодно". Я поблагодарил его: „И денег, и добра у меня довольно", ответил я ему, „из-за них я не хочу жениться".

Во время чумы, когда были заняты [заставами] все проселки и большие дороги, в моей деревне умер один из моих крестьян вместе с женой и детьми и со всеми домашними, (91) за исключением маленькой девочки. Мои приказчики в присутствии понятых поместья переписали все добро; оно охранялось стражей. Но вот приходит один крестьянин по имени Митя Лыкошин и заявляет, что [умершая] женщина была его милой (Gefreundin).

Те, что охраняли пожитки, отвечали: „Теперь нет суда ни здесь, ни где-либо в другом месте. Если хочешь что-нибудь получить, отправляйся тогда в Москву". А он, конечно, знал, что ни в Москву, ни из Москвы никто пройти не может. Поэтому все, что там было, он забрал силой. Я узнал об этом и, хотя все пути были заняты, я, подав челобитную, посылал за ним тайно, с опаской там, где не было застав, с приказом поставить его на суд - однажды, дважды и, наконец, в третий раз. А он так и не прибыл. Когда же были сняты заставы с дорог и от городов, я вновь послал за ним и велел его арестовать. Когда это приводилось в исполнение, он был пьян. Его связали, и я приказал жестоко бить его на торгу в городе Старице с тем, чтобы он дал мне по себе поруку. Но никто (об.) не хотел быть поручителем по нем, потому что знали про него, что он богат, а про меня, что я себя не обижу. А у него было еще и мое имущество, и я действовал так, чтобы вместе с моим добром получить и его. Он же упорствовал, не желая отдавать ни своего, ни моего. Тогда его заковали в железа, залили их свинцом и отправили его в Москву. На Москве недельщики обошлись с ним цодобным же образом; при них он был и слугой, и служанкой, и малым; и каждый день, как обычно, они бивали его на торгу.

Когда я пришел в Москву из Александровой слободы и вник в положение дела, Митя Лыкошин и опечалился, и обрадовался. Он написал челобитье и просил выдать его мне в качестве моего холопа (mein leipeigen sein) до тех пор, пока он не заплатит. Бояре спросили Меня: „ Согласен ли ты взять его и на нем до- править? Мы готовы выдать его тебе, но когда' ты получишь свое, ты поставишь его опять перед нами". (92) Так добыл я по нем поруку, увел его и отйравил в мое поместье в село Новое.

Здесь он так был отделан моей дворней, что уже не мог стоять на правеже и говорил, что ночью наложит на себя руки, так как не в силах долее выносить побои и насмешки. Я тотчас же сообразил это и изготовил для него шейные железа с цепью в сажень длины, так что цепь затягивалась узлом, и ночью он мог лежать, а днем сидеть или стоять, и такие ручные железа, что обе руки можно было запереть вместе. Так его охранили от самоубийства. По утрам его освобождали, выводили на площадь и ставили на правеж. Железа его. были залиты свинцом. Я отдал приказание - бить его не очень сильно, чтобы он не умер. После того,