Джоэль Кармайкл - Троцкий

Отношение Троцкого к вопросу о немецких деньгах как в «Истории русской революции», так и в его «Моя жизнь» (не говоря уже о его публичных высказываниях по этому поводу в пылу борьбы) является особенно неискренним.

В «Истории», например, Троцкий цитирует Суханова, который, как и большая часть общественности, был обманут заверениями большевиков об их невиновности.

Суханов считал поведение Ленина просто невероятным:

«Кроме обвинения в организации восстания, на Ленина возвели еще и чудовищную клевету, которой поверили сотни тысяч, а может быть, и миллионы людей. Его обвинили в преступлении, постыдном и гнусном с любой точки зрения, будто бы он был подкуплен германским генеральным штабом… Такие обвинения невозможно было просто игнорировать… Но Ленин предпочел скрыться, не смыв с себя такого позора.

В этом было нечто особенное, беспримерное и непостижимое. Любой другой смертный немедленно потребовал бы расследования и суда, даже при самых неблагоприятных обстоятельствах. Любой другой смертный сделал бы все возможное, чтобы реабилитировать себя…

Мне кажется… что бегство Ленина должно лечь в основу всякого описания личности будущего руководителя России. Во всем мире только он один мог повести себя таким образом».

Троцкий парирует: «Да, любой другой смертный!», а затем добавляет благочестивую сентенцию: «но никакой другой смертный не мог бы стать объектом такой яростной ненависти правящих классов».

Но Суханов сам же указывает на всю нелепость этой фразы:

«Был ли Ленин на самом деле в опасности? Для лета 1917 года это звучит нелепо. Не могло быть и речи о самосуде, или о смертном приговоре или о каторге… Ленин не рисковал абсолютно ничем, может быть, только тюремным заключением. Пример его товарищей полностью подтверждает это. Многие из них были арестованы и судимы за те же самые преступления. Они безопасно отсиживали шесть-восемь недель в тюрьме, продолжая писать там, что хотели. Их мученический венец служил неисчерпаемым источником пропаганды… Затем без малейших дурных последствий они вернулись на свои посты…»

Эти обстоятельства объясняют один небольшой эпизод в «Истории» Троцкого, который иначе невозможно понять: он сообщает, что 5 июля Ленин спросил его: «Разве они не собирались всех нас расстрелять?»

Понять этот вопрос можно только в том случае, если поверить в то, что обвинения были в сущности правдивы, и поэтому Ленин не мог пойти на риск дотошного расследования; это также объясняет, разумеется, его решение бежать без оглядки.

Троцкий обсуждает этот вопрос более чем лицемерно, если не сказать — лживо. В своей «Истории» он рассуждает в связи с разоблачениями 1917 года о чем угодно — о Французской революции, Исааке Ньютоне, Распутине, антисемитизме, только не о статьях Бернштейна 1921 г., в которых упоминаются размеры немецких субсидий и в связи с этим о контактах самого Троцкого с немцами. Аналогично он ведет себя в своей «Моя жизнь», где он не оставил камня на камне от отчета Керенского по этому вопросу, опубликованного в 1928 г. Он направляет весь свой убийственный сарказм только на опровержение плохо аргументированной и неумело изложенной версии Керенского.

Здесь Троцкий, несомненно, стремился оказать еще одну услугу революции. Но вряд ли можно думать, что летом 1917 г., когда его приняли в партию большевиков, и позже, став одним из высших руководителей нового большевистского правительства, он не знал о немецких субсидиях. Без сомнения, он просто защищал свою собственную революционную честь и честь большевистской партии в целом.

В своих доводах он вынужден поэтому принять хорошо известный факт предоставления революционерам пломбированного вагона, в котором они и прибыли в апреле в Россию.

Троцкий так формулирует суть этой сделки:

«Для Людендорфа это была авантюра, на которую он вынужден был пойти из-за тяжелого военного положения немцев. А Ленин воспользовался расчетами Людендорфа в своих собственных интересах. Людендорф рассчитывал про себя так: «Ленин победит патриотов, а затем я удушу Ленина и его друзей». Расчет Ленина был таков: «Я проеду на людендорфском поезде, а потом отплачу ему за услугу по-своему».

Троцкий тут, по всей видимости, ухитрился признать как пломбированный вагон, так и — неявно — возможное обвинение в передаче денег.

Действительно, ведь никто не может утверждать, что Ленин развивал свои взгляды, сообразуясь с пользой Германии. Следовательно, если он счел приемлемым пломбированный вагон, то почему бы не счесть приемлемыми немецкие деньги? Обе услуги одинаковы. Последующее поражение Германии и победа большевиков сделали в принципе возможным примирить большевистские теории и немецкие субсидии. Оказалось, что сама история была на стороне большевиков!

Таким образом, можно считать, что в такой форме аргументация Троцкого явно обходит настоящее обвинение, которое на самом деле должно было заключаться в том, что большевики одержали победу в какой-то степени благодаря немецкой помощи.

Все эти усилия Троцкого выглядят особенно пикантно, если учесть, что они направлены также на то, чтобы скрыть некий фактор его карьеры. Именно немецкие субсидии катапультировали его в решающий момент в руководство большевистской партии.

Ленин, которому после скандальных Июльских дней пришлось бежать из Петрограда, вынужден был на время отойти от тактического и, в определенной степени, даже стратегического руководства событиями.

Троцкий, несмотря на свое недавнее появление на сцене и отсутствие популярности в большевистских верхах, смог взять это руководство на себя благодаря тому, что он главенствовал на демократической арене и, в частности, благодаря своему положению председателя Петроградского совета, которым он был избран до переворота.

Звездный час Троцкого пробил не только благодаря его талантам, но еще и потому, что в решающий момент дисквалификация подлинного большевистского вождя очистила сцену для его выступления.

Это обстоятельство, несомненно, должно было повлиять на взаимоотношения Троцкого с его новообретенными товарищами по команде.

Пока Ленин скрывался, Троцкий получил возможность «заступить на вахту».

Поскольку он еще не был официально большевиком и в отношении его лично не было ни единого свидетельства связи с немцами, его не могли арестовать немедленно. Но против него могли использовать факт его бывшей дружбы с Гельфандом; и, кроме того, газета, издаваемая Милюковым, сообщила, что он получил десять тысяч долларов от каких-то немцев американского происхождения для ведения пораженческой кампании в России.

Теперь он публично солидаризировался с «товарищами» Лениным, Зиновьевым и Каменевым, заявив об этом в последнем из своих трех «Открытых писем» (один из его излюбленных жанров), адресованных Временному правительству. Троцкий потребовал, чтобы его арестовали, после чего для верности скрылся в квартире своего друга, дав возможность Федору Дану саркастически заметить, что «своего адреса он при этом не оставил». Но спустя несколько дней он вновь появился на сцене, как громогласный защитник Ленина и большевиков.