Джоэль Кармайкл - Троцкий

Громадные лагеря стали обычным явлением; обращение с заключенными отличалось систематической жестокостью.

Перед Троцким начинала разворачиваться новая картина советской жизни; несмотря на весь свой пессимизм, он не в состоянии был поспеть за размахом сталинского террора с начала тридцатых годов. Террор, который он знал лично, был относительно скромным. Сейчас он столкнулся с чем-то новым, что постепенно стало вырисовываться только теперь, за годы его ссылки, и это было явление совершенно другого порядка.

Рассказы бежавших из Советского Союза оппозиционеров были чрезвычайно мрачны: преследуемые, измученные и униженные, они не могли даже прийти к единому мнению о том, что происходит. Они были полностью дезориентированы.

В конце 1935 г. десятки тысяч рядовых членов партии, заклейменных в основном как троцкисты и зиновьевцы, были исключены из партии и комсомола. Сейчас это кажется злой насмешкой, но в тот момент Троцкий рассматривал этот факт как оптимистический: если все эти люди — по всей стране их примерно 40000 или даже больше и плюс те, кто исключен из комсомола, — выброшены как троцкисты, ну что ж, это означает, что до сих пор еще существует очень много троцкистов! Если в 1927 году, накануне окончательного разгрома Троцкого, внутри партии Платформу объединенной оппозиции подписало четыре-шесть тысяч человек, то теперь, к 1934-35 году, цифры были поразительно обнадеживающими — троцкистов стало в десять раз больше!

Троцкий все еще пытался быть оптимистом. Он был убежден, например, что во Франции созревает сильное революционное движение. Все выглядело «прекрасно»: экономика разваливалась, «имущие классы и их партии» были в панике, начинал просыпаться рабочий класс. В сущности, как он написал в заголовке статьи для «Нейшн», издающейся в Нью-Йорке, «Французская революция началась». Таким образом, несмотря на то, что фашистская Германия вовсю вооружалась и при этом заставляла молчать весь мир, несмотря на новости из Советского Союза о судьбе его сторонников, реальных или мнимых, Троцкий все еще храбрился.

4 августа 1936 г. Троцкий и Кнудсен поехали удить рыбу на необитаемый островок в Южном фьорде.

Утром их разбудил кто-то из Кнудсенов и рассказал, что люди Квислинга ворвались в дом; когда дочь и сын Кнудсена позвали соседей и оказали сопротивление, налетчики бежали, захватив с собой несколько машинописных листков. Позднее они признались, что хотели вломиться силой в дом именно в отсутствие Троцкого. Налетчики искали доказательств нелегальной деятельности Троцкого; это должно было помочь Квислингу на выборах; они утверждали, что им удалось найти то, что было нужно.

Происшествие выглядело странным; с точки зрения Троцкого, все это было похоже на шутку. Какие доказательства они могли добыть? На следующей неделе их посетил полицейский чин. Троцкий выступал как потерпевшая сторона в судебном разбирательстве по поводу налета. Полицейский чиновник уехал в тот же день и заявил прессе, что никаких данных против Троцкого у него нет.

На следующее утро Москва объявила, что Зиновьев, Каменев и еще четырнадцать человек должны предстать перед судом по обвинению в государственной измене, конспиративной деятельности и попытках покушения на жизнь Сталина. Кульминацией длинного обвинительного акта было заявление, что Троцкий является архитектором всего террористического замысла.

Это был первый московский показательный процесс, в течение ближайших полутора лет за ним последовало еще два; все они были частью общего плана.

Теперь уже нет надобности «опровергать» их: секретный доклад Хрущева на Двадцатом съезде партии в 1956 г. и официальная реабилитация, в основном полная, всех заключенных, подтверждает вывод, к которому неизбежно приходишь при внимательном чтении судебных отчетов — показательные процессы были просто сфабрикованы.

Они вызвали вал репрессий — Большую Чистку, которая уничтожила около девяти миллионов «троцкистских агентов».

Хотя показательные процессы были обнародованы, Большая Чистка проводилась втайне; о ней стало известно намного позже по воспоминаниям тех, кому удалось бежать или выжить в лагерях. Большая Чистка никогда не была официально признана.

Показательные процессы на самом деле не были процессами — в каком бы значении ни употреблять это слово. Может быть, правильнее всего назвать их Шарадами — театральными представлениями, предназначенными для достижения некоторых пропагандистских целей: форма процессов как раз должна была это скрыть — и это было существенной составляющей всего пропагандистского замысла. Сами слова «защитник», «прокурор», «признание», «судья», «зал суда» и т. д. были элементами фабрикации.

Большие Шарады были не только шедевром политического творчества, они были и шедевром мифосозидания: при помощи их был создан эффективный инструмент для удушения всякой крамолы внутри теологической структуры, инструмент, который позволял камуфлировать систематические кровопролития по всему Советскому Союзу.

Шестнадцать заключенных во главе с Зиновьевым и Каменевым, а также Троцкий и Седов, были обвинены в фантастических преступлениях, направленных на реставрацию капитализма.

Никаких вещественных доказательств не было представлено: первая Большая Шарада полностью основывалась на признаниях обвиняемых. Все они не только признали себя виновными, но в своих выступлениях шли гораздо дальше самых невероятных заявлений прокурора Вышинского; они обливали себя грязью так, что это граничило с помешательством.

Пять дней представления были переполнены сценами неслыханных самооговоров. Если даже допустить, что эти старые большевики совершили все то, в чем их обвиняют, то почему они вдруг признались и почему вели себя так бесхребетно?

Это оставалось загадкой еще долгие годы.

Все обвиняемые были приговорены к смертной казни, и приговор был немедленно приведен в исполнение. Что касается Троцкого и Седова, то приговор гласил, что в случае их появления в Советском Союзе, их ожидает арест и немедленный суд.

Положение Троцкого изменилось мгновенно. На второй день московского представления он начал делать заявления журналистам и газетным агентствам; он настаивал на экстрадиции в Советский Союз; он послал телеграмму в Лигу Наций с заявлением, что готов предстать перед комиссией по политическому терроризму, предложенной самим Советским Союзом, он посылал обращения к массовым митингам в Нью-Йорке…

Ему необходимо было какое-то время, чтобы успеть защититься до того момента, пока Москва не затопит все средства информации потоком своей пропаганды.

Именно во времени ему и было отказано; по сути, его заставили замолчать немедленно.