Михаил Сергеенко - О тех, кто сражался за Воронеж [Очерк]

— Сами видите. Всего лишил проклятый Гитлер…

— И то спасение, что погребок наш кто-то досками обшил, — заметил старик. — Должно быть, начальство помещалось.

— Только и делаем, что с крысами целый день воюем, — говорила женщина. — Житья не дают. Откуда их такая прорва?..

— Вам бы поближе к центру переселиться. Легче было бы: народ кругом.

— Я ему сколько раз говорила. Сестрина квартира на Никитинской цела, только дыру в стене заложить. А он и слышать не хочет…

В голосе женщины звучали слезы.

Лицо старика снова сделалось угрюмым.

— Куда от родного места пойдешь, — негромко проговорил он, — Вся жизнь здесь прожита.

Глаза его хмуро смотрели мимо нас на широкую пойму реки, затопленную половодьем, на покрытые желтоватым пухом шапки ветел, стоявших по пояс в воде, на степной простор полей за многоэтажными домами Сталинского промышленного района на левом берегу. Влажный ветер шевелил пряди его седых волос, сбившихся на лоб.

— Домишко этот еще мой отец строил, — говорил старик, будто жалуясь нам на свою потерю. — Справный был домик, аккуратный. Три комнаты и кухня, галерея под стеклом…

Он помолчал и вдруг сказал упрямо, с неожиданной силой:

— Не будет того, чтобы поганый фашист меня отсюда с корнем выковырял…

— Значит, опять здесь будете строиться?

— Значит, будем. А ты не плачь, — покосился он на невестку, — была бы кость цела, мясо нарастет.

Женщина, ничего не сказав, отошла к сохнущему белью.

Старик засопел и снова полез в карман за махоркой.

— Дядя, — сказала девочка, заглядывая мне в лицо по-детски ясными и какими-то удивительно прозрачными глазами. — Пойдемте, я вам танк немецкий покажу.

— Никуда ты не пойдешь! — крикнула женщина. — Сказано тебе: сиди дома!..

Она сердито расправила хлопавшую по ветру, как парус, простыню и обернулась к нам.

— Давеча тут мальчишку пополам порвало. Кто говорит миной, кто — снарядом.

— Миной, — важно сказал соседский мальчик, внимательно слушавший все, что говорят взрослые. — Она лежала себе, а он по ней кирпичом как вдарит!..

— Мама-а! — капризно затянула девочка. — Там мин нету. Это, где Костик жил…

— Вот еще горе мое. Никакого слада с ней нет.

— Мама-а! Я же сейчас обратно.

— Смотри, чтобы никуда больше! — устало сказала мать.

Девочка, сразу повеселев, двинулась вперед, ловко перепрыгивая через кирпичи и обгорелые доски. Следом за ней пошел и соседский мальчик.

Мы спустились в неглубокий овраг, выбрались на другую сторону и здесь увидели легкий немецкий танк, разрисованный кургузыми крестами и похожими на пауков свастиками. На башне белой краской была намалевана волчья голова с оскаленной пастью. Однако вся эта устрашающая мазня, видимо, мало помогла фашистским танкистам. Осевший набок, с перебитой гусеницей, танк имел весьма жалкий вид. Девочка забралась в него через открытый люк и, высунув оттуда голову, закричала:

— Дядя! Тут и снаряды есть! Ой, да как интересно!..

Но мы не успели заглянуть в танк. К нам подбежал соседский мальчик и цепко ухватил Красотченко за полу шинели.

— Посмотри, дядя, там… Вон там… — еле переводя дух, говорил он, испуганно показывая на развалины не то дома, не то сарая.

Мы подошли. За обвалившейся кирпичной стеной лежал убитый гитлеровский солдат.

Он лежал на спине, раскинув руки и свесив согнутые в коленях ноги в открытый люк погреба. Должно быть, пуля нашего стрелка поразила его в ту минуту, когда он пытался выбраться из подземного убежища…

Рядом с нами, прижавшись друг к другу, стояли мальчик и девочка, широко открытыми глазами глядя на обглоданный крысами труп чужого солдата, одного из тех двуногих зверей, что разрушили их дом, лишили их тепла и уюта, простых милых радостей детства, обернули к ним жизнь грязной, кровавой стороной…

— Пойдемте отсюда. Нечего вам здесь делать, — сказал Красотченко и ласково привлек к себе ребят.

Должно быть, он думал в эту минуту о том же, о чем и я, — о ненависти и мести, о жестокой каре врагу за страдания и слёзы наших детей. Мы знаем: пройдет не так уж много лет, и наша могучая страна залечит раны, нанесенные войной, отстроит разрушенные города и села, вырастит на месте сожженных новые сады, радостью мирного творческого труда наполнит сердце человека. Но в памяти этих двух ребят, о которых по-отцовски позаботится советский народ, никогда не сотрется всё то, что довелось им пережить в самом начале своего жизненного пути. Пусть же крепнет с годами в их душе святая ненависть к захватчикам-чужеземцам и ясным огнем разгорается любовь и признательность к отцам и старшим братьям, с оружием в руках отстоявшим родную землю от вражеского нашествия…

В тот день мы долго ходили по пустырям и развалинам Ближней Чижовки. Не раз возвращались к одним и тем же местам, чтобы с большей точностью восстановить последовательность боевых событий, происходивших здесь.

Красотченко был сосредоточен и молчалив. Многое в его памяти выглядело совсем по-иному, чем теперь. В то тревожное утро 18 сентября, когда он, наскоро сколотив ударную группу бойцов, двинулся навстречу прорвавшимся немецким автоматчикам, большинство домов по обе стороны улицы Веры Фигнер было еще цело. Деревья и кусты создавали возможность маскировки. Еще не были засыпаны взрывами авиабомб ходы сообщения, отрытые на огородах. По краю оврага за Аксеновым бугром проходил длинный забор…

Красотченко пытался разыскать печь с высокой трубой, торчавшую тогда на месте сгоревшего дома. Укрывшись за ней, он вел поединок с вражеским стрелком. Но уже не было этой печи. Не было и стоявшего напротив за оврагом дома с зелеными ставнями, в палисаднике которого прятался фашистский солдат.

Единственным надежным ориентиром для нас служили искрошенные снарядами кирпичные стены большого двухэтажного здания детского сада. Здесь 17 сентября был один из узловых очагов боя, и волны отдельных стычек далеко растекались отсюда вправо и влево. Бойцы действовавшей здесь красноармейской части выбили гитлеровцев из нижнего этажа правого крыла дома, но враг упорно цеплялся за остальную его часть, потому что, пока на втором этаже сидели его снайперы и пулеметчики, он мог держать под прицельным огнем не только улицу Веры Фигнер, но и большую часть дворов, прилегавших к ней.

— Обманчивая штука перспектива, — с досадой сказал Красотченко, после того как мы, наконец, определили место, где стоял дом с зелеными ставнями, и даже нашли следы палисадника. — Когда мы погнали гитлеровцев, мне казалось, что от этого овражка до детского сада, по крайней мере, километр, а сейчас гляжу — рукой подать. Если вокруг — дома и деревья, совсем иное впечатление…