Михаил Сергеенко - О тех, кто сражался за Воронеж [Очерк]

Зато он сразу оживился, когда, пройдя влево от развалин детского сада, мы наткнулись на полуразрушенный дом, к углу которого была прибита фанерная дощечка с надписью: Красная горка, 22.

Красотченко узнал место, где находился во время боя штаб сводного истребительного отряда. Рядом во дворе в подвале был командный пункт батальона стрелкового полка, на участке которого действовали истребители.

Дому на Красной горке повезло больше, чем другим. Правда, две стены в нем были снесены начисто, и большая угловая комната, в которой по странной случайности уцелел дощатый пол, представляла сейчас собою нечто похожее на открытую террасу, но позади нее сохранилась маленькая полутемная каморка, где уже ютились вернувшиеся из эвакуации хозяева. Домик стоял в ложбине, по которой спускалась вниз к реке кривая улочка, и самим своим местоположением был защищен от прямых попаданий артиллерийских снарядов.

Мы познакомились с его жильцами. Семья, состоявшая из матери, мальчика и двух дочерей-подростков, деятельно приводила в порядок свое разоренное хозяйство. На полу были насыпаны две большие кучи песку и глины, в маленькой комнате уже сложена плита, во дворе лежали бревна и доски, собранные на пустырях по соседству. Узнав, что Красотченко был участником сентябрьского сражения за Воронеж, ребята обступили его, наперебой отвечая на наши вопросы. Они уже слышали от кого-то, что в их доме помещался штаб сводного отряда воронежских истребителей и ополченцев.

— Вот на этом месте под наружной стеной стояла кровать, а в том углу стол, — вспоминал Красотченко, и ребята хором подтверждали, что именно так оно и было в их квартире.

В комнате тогда была еще клеенчатая кушетка, на которой в ночь на 18 сентября Красотченко удалось вздремнуть пару часов, пока близкие автоматные очереди не подняли его на ноги.

А здесь, на стене, — он ясно помнит это — висела чья-то рубашка, летняя полотняная рубашка с вышитым воротом.

— Рубашка? — недоумевая, переспросила хозяйка — Откуда бы она могла взяться тут?..

— Конечно, была и рубашка! — закричала одна из девочек. — Дяди Саши рубашка!..

И все сразу вспомнили, что, когда семья уходила из города, в этой комнате на стене действительно осталась висеть рубашка неведомого нам дяди Саши.

Все эти житейские подробности как-то сразу сблизили Красотченко с обитателями дома № 22. Ребята вдруг почувствовали, что этот человек, проведший ночь в их брошенной квартире, шел сражаться и за них, и за этот дом — за все, что было дорого и привычно им с детства.

О многом напомнили Красотченко стены полуразрушенного домика, словно не один день, а целая большая полоса его жизни прошла здесь. Как живые, встали перед ним его боевые товарищи, которых ему больше никогда не доведется увидеть: маленький белокурый старшина отряда Георгий Александрович Родных, в аккуратно заправленной под ремень шинели, — такой же требовательный и исполнительный на поле боя, как и в ополченской казарме в Сосновке, где у него всегда была образцовая чистота и порядок; командир отделения Андрей Константинович Шишкин, учитель железнодорожной школы, спокойное мужество которого как-то незаметно передавалось окружавшим его людям; отважная девушка Аня Скоробогатько, чье горячее юное сердце было безраздельно отдано служению любимой Родине.

Здесь, во дворе, Красотченко в последний раз видел комиссара сводного истребительного отряда Куцыгина.

Это было 17 сентября, перед началом атаки.

— Даниил Максимович, — сказал Красотченко, задержав Куцыгина у калитки, — береги себя, не рискуй без надобности…

Куцыгин, хмурясь, взглянул на него.

— Э, брат, мы же с тобой на войне… — ответил он.

И вдруг улыбка озарила его волевое лицо.

— Нам с тобой, Анатолий, не о себе думать надо, а о тех, кто за нами идет. Это же золотые ребята! — сказал он и дружески сжал локоть Красотченко…

Мы прошли к тому месту, где был похоронен Куцыгин. Лавина огня и металла прокатилась и здесь, сровняв с землей строения и заборы. Нельзя было разобрать, где кончался один двор и начинался соседний. Но Красотченко уверенно шел вперед, словно он видел эти места такими, какими они были тогда, в первый день атаки.

— Здесь! — сказал он останавливаясь, — Сбоку, я помню, росла сирень, дальше был забор и калитка. Мы положили Куцыгина на землю и укрыли плащ-палаткой.

Красотченко еще раз осмотрелся по сторонам и повторил:

— Да, здесь…

Там, где был похоронен Куцыгин, виднелась полузасыпанная воронка от авиабомбы.

Большевик Даниил Максимович Куцыгин умер как воин, и могилой его стало поле боя. До войны он работал в этом районе города секретарем райкома партии. Человек большой открытой души, кристальной честности и прямоты, он мог показаться замкнутым и суровым только тому, кто видел его впервые. Но вот оторвется Даниил Максимович от работы, снимет очки, — он был дальнозорок и обычно работал в очках, — внимательно посмотрит на тебя глубоко запавшими горячими глазами и скажет добродушно, чуть усмехаясь уголками рта:

— Ну, садись, рассказывай…

И таким понятным и простым вдруг станет этот человек, что ты сядешь и расскажешь ему все, что у тебя на душе.

Вражеская пуля сразила Куцыгина, когда он поднимал бойцов в атаку на тех самых улицах, с которыми были связаны последние годы его жизни и работы. И бойцы встали и, презирая смерть, пошли на штурм, очищая от фашистов дам за домом, квартал за кварталом. Напрасно бросались в контратаки вражеские автоматчики, напрасно самолеты с черными крестами на крыльях, волна за волной, бомбили дома освобожденных улиц. Истребители не отдали назад ни одной пяди земли, отбитой у врага в жестоких сентябрьских боях…

Мы разыскали и могилу Ани Скоробогатько. Она была похоронена в соседнем дворе у старого куста бузины, покрытого тогда, в сентябре, тяжелыми кистями черных ягод. Короткий, узловатый ствол сохранился и сейчас, и это облегчило нам поиски.

Я много слышал об Ане Скоробогатько от ее товарищей. Они рассказывали о ней с большой любовью и нежностью, — так говорят о человеке близком, родном.

И теперь, стоя у могилы Ани, я старался представить себе ее живой, вспоминая все, что знал о ней.

Аня была совсем еще молодая, жизнерадостная девушка, невысокого роста, крепко сложенная, с ярким румянцем на смуглых щеках.

Ее нельзя было назвать красивой, однако было в ней нечто такое, что невольно привлекало внимание, выделяло ее среди подруг. Волнистые с каштановым отливом волосы, зачесанные назад, открывали прямой и чистый, немножко упрямый лоб. Брови были черные, тонко очерченные. Рисунок их не казался резким, он был легок и стремителен. Они оживляли лицо Ани, делали его энергичным и в то же время женственно привлекательным.