Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

Одиссей был известен Гомеру как искусный борец или даже панкратист. В этой своей роли он появляется на эпической сцене дважды: На поминальных играх в честь Патрокла в «Илиаде» и в трагикомическом Поединке с «царем нищих» Иром в «Одиссее».

Гомеровские герои во время обеда обычно сидят, а не лежат.

Еще раз напомним, что все эти перемены в жизни греческого общества в основном приходятся на период Греко-персидских войн, т. е. на первую половину V в. до н. э.

Сообщества этого рода обычно назывались «гетериями» (от греч. «εταίρος» — «друг», «товарищ»). Товарищества сотрапезников (εταίροι) были хорошо известны уже Гомеру.

Гермы — каменные изображения бородатого бога Гермеса, стоявшие на афинских улицах; гермокопиды — соответственно «люди», уродующие гермы». Это событие произошло в 415 г. до н. э. во время Пелопоннесской войны.

Менады (букв. «неистовые», «одержимые») — спутницы Диониса. Впадая в состояние священного экстаза, носились по горам и лесным чащам и разрывали на куски попадавшихся им в руки диких животных.

Силены — лесные демоны, входившие, подобно менадам и сатирам, в свиту Диониса. Старший Силен — воспитатель бога — обычно изображался в виде пьяного толстого старца с лысой головой, увенчанной плющом.

Заключительная строка из элегии, обращенной к Дионису, который назван здесь «председателем (пританом) веселых попоек».

В Спарте и городах Крита союзы такого рода были практически узаконены государством и включены как один из важнейших составных элементов в систему воспитания подрастающего поколения граждан

В другом диалоге Платона «Филеб» Сократ, рассуждая именно в этом духе, доказывает, что настоящий поэт должен быть в одно и то же время трагическим и комическим, что вообще вся человеческая жизнь есть соединение трагедии с комедией.

Уже в самом начале диалога председательствующий на пиру Агафон объявляет, что судьей в их с Сократом состязании в мудрости будет сам Дионис.

Сам Платон пользовался в молодые годы репутацией прекрасного борца и даже выступал на Истмийских играх.

Начиная примерно со второй половины V в. до н. э., атлеты-любители стали уступать свое место в агонах разного уровня атлетам-профессионалам, среди которых было немало выходцев из простонародья. Со временем (в основном уже в эпоху эллинизма) это привело к падению социального престижа самой атлетики и к дистанцированию от нее людей из высших слоев общества, в том числе философов.

Это не означает, однако, что игра должна быть признана абсолютно бесполезным занятием с точки зрения высших интересов общественного целого. По мнению того же Хейзинги, игра «украшает жизнь... дополняет ее и вследствие этого является необходимой».

На это указывают, в первую очередь, сами их названия: трагедия — букв. «козлиная песнь» (от греч. τράγος — «козел»; под «козлами» в данном случае подразумевались сатиры — спутники Диониса с козлиными рожками, копытами и хвостами) и комедия — от греч. κώμος (пьяная ватага или компания ряженых, изображающая свиту Диониса).

Милет был главным очагом антиперсидского движения на западе Малой Азии (так называемое «Ионийское восстание»). В 494 г. до н. э. он был взят и разрушен войсками царя Дария I. При этом его жители были частью перебиты, а частью обращены в рабов.

Попутно трагические поэты старались воспитывать и просвещать свою публику и ради этого иногда вовлекали ее в сложные философские Диспуты, в которых затрагивались самые злободневные и животрепещущие вопросы мировоззренческого и религиозного характера. Этот прием особенно охотно использовал в своих трагедиях Еврипид, самый младший и самый сложный из трех великих афинских трагиков V в. до н. э.

На Востоке мы находим лишь зачаточные, еще не достигшие уровня настоящей науки формы геометрии и астрономии, появление которых было продиктовано, с одной стороны, потребностями сельского хозяйства (разбивка земель под пашню, прокладка оросительных каналов, строительство плотин, точное установление сроков начала полевых работ и т. п.), с другой же, необходимостью регулировки религиозной жизни социума. Так, выбор времени для устройства больших календарных празднеств зависел от расположения звезд и планет на небосводе и, следовательно, предполагал у жрецов, которые всем этим занимались, способность к проведению хотя бы элементарных астрономических наблюдений. Иными словами, так называемая «восточная наука» носила чисто прикладной характер и представляла собой свод практических правил для разных областей человеческой деятельности, отнюдь не рассчитанных на теоретическое осмысление мира. «Восточная философия», оказавшая определенное влияние на греческих мыслителей, была слишком тесно связана с мифологией и религиозной догматикой и в силу этого не позволяла себе никакого «вольнодумства», в чем и состоит ее принципиальное отличие от греческой философии.

Основным предметом изучения первых философов была «природа вещей», т. е. все естественное окружение человека в своей совокупности. Сами греки называли этих мыслителей «физиками» (от греч. φύσις — «природа»). Позже слово «физик» было осмыслено как «натурфилософ», т.е. «философ, изучающий природу».

Конечно, нельзя считать случайным совпадением то, что главными центрами философской и научной мысли в VI—V вв. до н. э. стали наиболее передовые и в экономическом, и в политическом отношениях греческие полисы, в первую очередь ионийские города Малой Азии и островов Эгеиды и несколько позже Афины. В то же время такие заторможенные в своем развитии государства, как Спарта, беотийские и фессалийские полисы, не дали миру ни одного сколько-нибудь крупного ученого или философа.

Тавмант (букв. «Удивляющийся») — сын Понта (Моря) и Геи (Земли). Ирида — богиня радуги, вестница богов. О ее происхождении от Тавманта сообщает Гесиод в «Теогонии».

О том, что этот эпизод в биографии Гераклита совсем не случаен и, более того, верно передает сам образ мыслей великого философа, свидетельствует один из дошедших до нас его фрагментов, который гласит буквально следующее: «Вечность есть играющее дитя, которое расставляет шашки; царство (над миром) принадлежит ребенку». Само собой разумеется, что по-настоящему понять эту играющую вечность мог только играющий философ.